«Не с той стороны земли»

Издательство «Новое литературное обозрение» представляет книгу стихов Елены Михайлик «Не с той стороны земли».

Ученый, постоянно склонный к игре, переводчик, бережно и азартно нарушающий границы языковых регистров, поэт, постоянно меняющийся и не желающий останавливаться в своих превращениях, Елена Михайлик являет читателю мир, полный странного, страшного и тревожного. Это мир-фантасмагория захватывающей и мучительной сказки странствий и одновременно фольклорной экспедиции, цель которой — изучать такие страшные сказки, но которая сама оказалась в процессе блуждания и, возможно, заблуждения. Елена Михайлик родилась в Одессе, окончила филологический факультет ОГУ. С 1993 года живет в Сиднее, преподает в университете Нового Южного Уэльса. Доктор философии. Стихи и статьи публиковались в антологии «Освобожденный Улисс», журналах «Арион», «Воздух», «Дети Ра», «Новый мир», «Новое литературное обозрение». Премия Андрея Белого в номинации «Гуманитарные исследования» (2019) за монографию, посвященную творчеству Варлама Шаламова. Автор трех книг стихов: «Ни сном, ни облаком» (Арго-Риск, 2008), «Экспедиция» (Литература без границ, 2019), «Рыба сказала „да“» (Кабинетный ученый, 2021).

Предлагаем прочитать фрагмент книги.

* * *

Уважающая себя женщина останавливает быка
вязальной спицей, одним ударом,
слегка изогнувшись внутри оборок,
а потом уходит варить варенье
из тумана, лимона и болотного огонька,
заготавливать летние вечера,
запечатывая между створок.

Уважающая себя женщина возникает
из предрассветной мглы,
совершает простейшие манипуляции,
и мгла перед нею послушно тает,
и никто никогда не скажет ни слова
об устаревшей модели метлы,
на которой она летает.

Уважающая себя женщина ежечасно
собирает себя из трех половин —
из домашней весны, горящей листвы
и звезды, что над кромкою крыш повисла,
она может быть счастлива и несчастна
по сотне мелких причин
и одной большой, о которой даже
упоминать нет смысла.

Горнорудный вальс

Этот город как дятел земную кору долбит,
из-под камня его лоббирует трилобит,
потерявший привычный выход к морскому дну,
сохранивший панцирь, ощутивший себя как вещь,
у него одна надежда — на нож и ковш,
на подземную мышь, грызущую корни гор,
на холодную металлическую луну,
наводящую сигнал сквозь пласты, в упор,
вот он выбрался, выполз, на рыжей гряде застыл —
поутру над карьером дышит дымное серебро,
ископаемый? значит здешний, значит, добро
пожаловать в Брокен Хилл.

* * *

Где вьюгу на латынь переводил Овидий.
А. Тарковский

Ты проснешься, увидишь, что время село на мель,
что от края земли до сердца твоих земель
виноград и плющ, и перекипевший хмель
заплетают пашни,
государь, господарь, гремучий хозяин льда,
ты бы впредь проверял, кого ссылают сюда,
за какие шашни.
Кто пришел, кто скрестился, прижился,
хлестнул из жил,
над замерзшей степью, где только канюк кружил,
тонкой черточкой — привет реввоенсовету,
и теперь в лавровых, средь бабочек и вьюнков
по ночам менады ищут себе волков,
а родную вохру просто сжили со свету —
и уже не охранишься ни от чего,
вот и плачется превращенное вещество,
не узнав округи,
где звенит левантиец привкусом всех пустынь…
— Ну откуда на нас взялась вся эта латынь?
— Да из вьюги, товарищ Мираж,
как всегда, из вьюги.

* * *

Встала из мрака богиня соленых вод,
на Пастернака, метеоролог, труби поход,
хлещет потоп, зеленый, фиолетовый, золотой,
от начала времен параллельно ничьей земле,
это все он со своей неуверенной правотой
и контрабандными чернилами в феврале,
встала его обида от Антарктиды, от солнечных ледников,
город чихнул и пропал из виду,
а также из писем и дневников,
у остановки — автобусов нет,
остается ждать бригантин,
дышит ливнёвка на ладан,
на чубушник и на жасмин,
встало, объяло дымом,
не формалином — так янтарём,
Ной проплывает мимо —
говорит, непарных мы не берём,
он не владеет рифмой, новой привычкой
средних веков, промежуточных мокрых дней,
он уже взят в кавычки, вычтен вместе с ковчегом,
землей и всем, что плывет над ней,
дождь хлынул — не остановишь, но невозмутим
юго-восточный встречный пассат,
сонмы морских чудовищ привычно плывут на работу
сквозь райский сад,
пусть он, как хочет, пишет, но видишь,
между чернильных грив
в море слоями вышит — и лезет выше —
на красный свет, как обычно, — барьерный риф.

* * *

Откапывая очередное завтра, глядя как крошится земля,
куда подевались динозавры, не спрашивай журавля,
всехяден, всерыщущ, благоразумен,
везде впечатан в петит,
он никуда отсюда не умер, он все еще летит.

Наблюдая закат в молдавской зимней полупустыне,
где лиса ныряет в сугроб на корпус, заслышав мышь,
понимаешь: все, что ты думаешь,
проще уже сказать на латыни —
но на ней ты и говоришь.

Чей водород проплывает мимо, чей алеф — иль текел —
несет стена,
написано углекислым дымом
на листьях хвоща или плауна,
и ты проходи осторожно мимо, не то припомнишь,
прямо с утра,
кем это лицо бывало вчера —
какой пожар торчит из-под грима,
и выпадет пеплом твое «тогда»
в годичный слой гренландского льда.

* * *

Пришел невод с травой морскою…

Cоставить до половины список больших кораблей,
сбиться со счета, проснуться, открыть «Эксель»,
взять источники, внести, изменить формат,
импортировать в сон
и уже на той стороне вспомнить, что ты — незряч,
и не можешь здесь прочитать тоннаж, имена гребцов,
гавани приписки и
прозвища царей,
что ж, придется обходиться собой, строкой
и соленой смесью из слухов, тоски, легенд,
что выкатывается в речь как ночной прибой,
приносящий добычу хозяевам маяков,
просыпаться нет смысла — рассказчик всегда слеп
на любой войне,
о любой войне,
из любой.

* * *

Cлучайно нашел пропавшие Варовы легионы
где-то в Южном Крыму или на Кавказе,
мгновенно запил, ночами грузил вагоны,
жил у каких-то волчиц на какой-то хазе,
понимал: при любом раскладе ему не светит,
промолчишь — оскорбится Август, опубликуешь — эти,
им ведь тоже осточертели болота, сено, солома,
а в Причерноморье и климат почти как дома,
греки живут и девушки черноглазы,
правда, язык калечит гортань и туманит разум,
но спустя пару лет лишь турист отзовется кратко,
что местное ополчение марширует римским порядком…
В общем, как ни крути, открытье выходит боком,
на работе шпыняют, требуют научной работы,
впрочем, Дионис оказался приличным богом —
как-то во сне явился вполоборота
и сказал — вино для веселья, а не для страха,
так что давай, археолог, вставай из праха,
поезжай на юг, где курганы раскопы щерят,
и копай себе, что копается, наудачу,
публикуй у псоглавцев — псоглавцам никто не верит,
потому что дышат и воют они иначе.

* * *

Сбежала какая-то сволочь, украв луну,
бесхозные волны терзают материки,
вишни взывают о гибели к плауну,
звезды огромны, воды, само собою, горьки.
скоро — мечта профсоюзов — до дна сократится день,
скоро — какая физика! —
солнце и ветер всех возьмут в оборот,
шарик с горящей шапкою набекрень,
катится так, что никто уже не найдет.

В городе, где квадрат зданий не спит, не спят,
отбрасывая эхо на весь фольклор —
на мостовой — прожилки руды, слюда.
где ни ложись, не окажешься одинок,

там
посреди площади поднимается отсутствующая тень,
остроугольная, уютная, как всегда,
бедный Евгений, не нужно смотреть в поток,
бедный Евгений, не нужно искать зазор,
станешь как автор, узнаешь все наперед…
Полюса немедля зарываются в плотный лед,
наклоняется ось, день продолжает счет.
Тень говорит луне: товарищ, не бойся, иди сюда.
И луна идет.