«Каменные клены»

Издательство «Альпина Проза» представляет роман Лены Элтанг «Каменные клены».

У героини Саши Сонли есть небольшая гостиница в Уэльсе, а еще — русские корни по материнской линии. Саша собирает травы, изучает фольклор и магию, а еще ведет дневник, в котором разговаривает с умершей матерью. Жители деревни почему-то считают ее убийцей собственной сестры.

Предлагаем прочитать отрывок из романа.

Есть трава черной былец, ростет въместе с кропивою, добра та трава от черной болезни; сложить с плакуном да з болотным быльцом, то поможет. И коням давать весной, как зачесываютса.

С тех пор как Дейдра ушла из пансиона, Саша старалась делать все по-дейдриному. Не для того, чтобы позлить Хедду или укорить отца, а потому, что Дейдра знала столько занятных вещей про домашнюю жизнь, что из них можно было составить еще один травник, если сесть и записать все подряд.

Новую фамилию служанки Саша забыла, а может, и не знала никогда — упрямая ирландка не прислала уведомления о свадьбе. «Клены» перестали для нее существовать с тех пор, как хозяин Сонли привел в дом новую жену.

Саше всегда нравился Помм — так звали Дейдриного жениха — бретонский повар, лысоватый лежебока Помм, отличавший любое ирландское пиво на вкус. На него даже заключали пари, и он рассказывал об этом, сидя на крыльце «Якоря» и позвякивая выигранной мелочью в карманах. Горечь тоже бывает разной, говорил он, и Саша это запомнила.

— Бретонец — это лучше, чем валлиец, но хуже, чем ирландец, — говорила Дейдра, но Помма поначалу не слишком жаловала.

Стоило ему появиться в «Кленах», как служанка принималась греметь посудой или крепко вставала поперек коридора, склонившись над корзинами с бельем и даже головы не поворачивая на тихие Поммовы приветствия.

Однажды Саша увидела, как тот, постояв минут пять за Дейдриной спиной и не дождавшись ни слова, засунул ей за тесемки фартука вялый букетик маргариток, повернулся и ушел, а ирландка вдруг села на пол, между двумя постельными холмами, и заплакала. Саше показалось, что все дело в маргаритках, она подняла упавший букетик и швырнула его в раковину, полную мыльной воды.

Как только в доме появилась мачеха, служанка назначила дату свадьбы, а вскоре взяла расчет и уехала. Без нее Саше приходилось туго. Ей казалось, что прежние привычки могут удержать дом в тепле во время многолетней зимы: она по памяти добавляла лимон в воск, когда натирала мебель, срезала яблочную кожуру серпантином и мыла сестре голову в бочке с дождевой водой — потому что Дейдра утверждала, что нет ничего лучше морской пены, отстоявшейся на небесах.

На заднем дворе ставили табуретку, и Младшая садилась на нее, повесив на шею полотенце и положив голову на край дубовой бочки. Когда волосы были вымыты, сестра раздевалась и забиралась в бочку, чтобы воде не пропадать. Однажды Саша застала ее там страшно замерзшую и стонущую от злости. Кто-то из соседских мальчишек зашел во двор и отодвинул табуретку, чтобы посмотреть, как голая Эдна будет выбираться из ловушки.

Саша схватила девочку за руки и выдернула ее из бочки, будто упругую лисичку из лесного мха.

— Я его поймаю, — повторяла Младшая, кутаясь в мокрое полотенце, — найду его в школе и надеру его красные уши!

Лицо у сестры распухло, волосы прилипли ко лбу, рот свело от ярости, ни дать ни взять китайский дух воды, проигравший битву с огнем.

— Иди одевайся, — сказала Саша, вычерпывая мыльную воду, — я твоя старшая сестра и должна за тебя заступиться. Я сама его поймаю.

Не прошло и недели, как она это сделала.

Луэллин

лет двенадцать тому назад в деревне не было даже почты, за письмами ходили в аптеку, теперь на уэйн-роуд есть почтовое отделение, и я туда зашел — раз уж решил остаться, попробую что-нибудь понять

я решил остаться — может, потому, что мисс сонли этого не хочет? сонли, редкое позвякивающее имя, здесь нет никакой ошибки, это она, дочь моего сурового плотника, я сразу понял, когда увидел табличку на воротах кленов

ясное дело, старики приготовили мне сюрприз, оба считают, что я обленился, бросил весла и плыву по течению, знали бы они, какая мутная вода в моей реке, натуральный ганг, перегнешься через борт — а там даже отражения нету, одна глинистая темень

но морж и плотник в эту ночь пошли на бережок, и горько плакали они, взирая на песок: ах, если б кто-нибудь убрать весь этот мусор мог!

раньше у почтовой девчонки пальцы были бы в чернилах, а в конторе пахло бы пылью и сургучом, от здешней почтальонши пахло грушевым мылом, увидев меня, она вышла из-за конторки и гордо сказала, что ее зовут мисс мифенви маур

это имя ей подходило как нельзя лучше, она была похожа на местную щекастую кошку, особой породы по названию кимрик — у моего отца была такая кошка, похожая на белого медвежонка, он до сих пор ее за собой таскает, куда бы ни пошел

какие там письма, мисс маур махнула рукой, в этом году приходили только счета от поставщиков, да и трудно представить, как аликс пишет письмо, скорее я поверю, что она смешивает любовное масло по рецепту своей русской маменьки

а вы что же, знали ее мать? полосатый шелк взметнулся у меня перед глазами, босые ноги неслышно пробежали по дубовой лестнице, я схватил почтальоншу за локоть: скажите —

знали?

еще чего, обиделась мисс маур, когда жена уолдо сонли померла, мне и пяти лет не было! послушайте, далась вам эта русская, добавила она, каждый знает, что она холодна, как огурец на дне погреба, на нее здесь даже не смотрит никто!

но некий мистер брана смотрит, разве нет?

сондерс полуденные зубы? ну тут все просто, она его опоила и прибрала к рукам, лишь бы младшей сестре на том свете досадить, мисс маур тряхнула грушевыми волосами, этак любая сможет! а вы полицейский, да? через пять минут у меня перерыв, хотите съесть пару булочек здесь, за углом?

***

вернувшись с почты, я вошел в сад через калитку со стороны моря, размотав черную проволоку, миновал облетевший жасмин под окном гостиной, поднялся на крыльцо и толкнул тяжелую дверь — дверь была заперта

я постучал, подергал за шнурок колокольчика, потом обошел дом, влез в окно гостиной, которое со вчерашнего дня стояло незастекленным, и прошел на кухню, где на гвоздике, вбитом в дубовую балку, висел фартук горничной эвертон, а самой горничной и след простыл

я налил себе холодного чаю и посидел немного на нижней ступеньке лестницы, ведущей наверх, в номера, — мой отец упал с такой же дубовой лестницы, только она вела вниз, в подвал, он сломал себе бедро и обе руки и подняться уже не смог

когда я сказал об этом доктору майеру, еще в начале зимы, он так оживился, что даже вышел из-за ширмы — вы это сами видели? сколько вам было лет? кто-нибудь оказал вам психологическую помощь?

помощь? мне передали его шкатулку с двойным дном: сверху лежали дырявые шведские монетки и два сухих каштана, а внизу — письма, которые я решил не читать; соседка, приславшая шкатулку и адрес бэксфордского нотариуса, написала, что в доме никого не было, кроме белой кошки, кошка не могла выйти, потому что дверь была заперта изнутри, за несколько дней она сильно проголодалась

соседка так и написала: кошка сильно проголодалась и повела себя безобразно по отношению к мертвому телу

***

в ранних сумерках я видел куницу, летевшую по стволу дерева, в ее движении вверх было что-то отчаянное, с таким видом не ходят грабить осиные гнезда, так быстро можно спасаться от сильных врагов — но кто здесь был ее врагом, в этом тенистом саду, полном игрушечной смерти и жимолости?

с тех пор как доктор прописал мне вести дневник, я стал прислушиваться к своим мыслям, из монотонного осиного гудения они превратились в подобие рыбацкой сети, свободно пропускающей рачков и коловраток, оставляя лишь крупную рыбу

по такому случаю я завел себе новый телефон с удобной кнопкой записи, купил у турка в брикстоне, — и знай наговариваю в него, доставая из кармана плаща, если же погода теплая, я ношу его в заднем кармане брюк, так во времена инспектора лестрейда носили браунинг, полагаю, что карман изобрели как раз для этого

вечером я достаю свой плотно набитый невод и вытряхиваю рыбу обратно в море, то есть стираю запись начисто, не прослушивая, — узнай об этом доктор майер, он рассердился бы не на шутку, в отличие от меня он принимает свою терапию всерьез

одолжив в прихожей брезентовую куртку, я взял пустой пакет, вышел за ворота, спустился к морю и медленно пошел вдоль берега, глядя, как донная мгла, поднявшаяся во время грозы, затягивает берег зелеными нитями и черной кожурой

собирая в пакет осколки стекла, жестянки и прочий мусор — вот бы посмеялся уайтхарт, увидев, чем занят его взбунтовавшийся раб, — я думал о вчерашнем уговоре с суконщиком, уговор я помнил во всех подробностях, хотя день и вечер залились кубинским питьем, будто желтоватым аварийным светом

я точно знал, что остался в вишгарде не из-за пьяного дурацкого пари — а зачем тогда? — помню себя на автобусной станции вытряхивающим капли из фляжки прямо на ладонь, помню, как шел через вествудский лес, всклень наполненный теплым туманом, на тропе я познакомился с женщиной по имени прю, у нее были выпуклые зубы, а голос похож на стук дождя по жестяной крыше, и если кого-то в этом городе стоило выбрать ведьмой, то я без сомнения указал бы на нее

прю сказала, что мне стоит держаться тропы, потому что в лесу полно ям, заполненных вязкой глиной, и что пару лет назад в такой яме нашли коня по кличке уэсли, он провел там порядка трех часов в положении вверх ногами — пришлось вызывать команду спасателей, и они провозились до темноты

Письмо Дэвида Монмута

Представь себе, Саша, я проиграл доктору Лапасе пари! Здесь у нас не слишком весело, совершенно нет дамского общества, и мы часто заключаем пари, когда обедаем или играем в карты. Мы говорили о древних наречиях, и я сказал, что наш замечательный Cymraeg относится к бриттской группе — в нее входят также бретонский и мертвый кумбрийский языки, — но он потерян для мира, потому что стал языком заброшенного хутора или какого-нибудь паба в Неверне.

Доктор сказал, что язык нельзя называть потерянным, пока на нем существует Библия или говорят двое случайно встретившихся джентльменов, при этом постучал себя пальцем в грудь с таинственной улыбкой.

— O bydded i’r hen iaith barhau… — сказал он нараспев, выслушав мои возражения, а потом важно сообщил, что его предки были на борту корабля «Мимоза», среди полутора сотен валлийских переселенцев, отправившихся в Аргентину.

Долина реки Чубут, вот место, где он вырос, грыз черный пирог и слушал церковную службу в capel, и, хотя он называет эту территорию Wladfa, то есть колония, я не склонен этого признавать, ведь Уэльс и сам является внутренней колонией Англии! Мы не колонизаторы, мы жертвы колонизации, впрочем, эта тема вряд ли тебя задевает, ты ведь у нас чужеземная барышня.

Говорю это не для того, чтобы тебя задеть, скорее для того, чтобы ты поняла — в той нелюбви к вашей семье, которую ты так горестно принимаешь на свой счет, нет практически ничего личного, на наших землях просто не любят чужаков. Я помню, как еще тридцать лет назад «Сыны Глиндура» поджигали купленные приезжими дома на севере, просто потому, что жилье стало дорожать, когда у англичан появилась мода на уэльские дачи.

Твоя печаль не оставит тебя, если ты сама ее не похоронишь, не зароешь в вашем саду и не закроешь за собой ворота «Кленов». Этот дом переполнен призраками, он не дает тебе распрямиться, рассердиться и выйти вон — в этих сумерках ты не видишь других возможностей, как зритель в кинотеатре не видит красных кресел, потому что красный цвет первым исчезает в темноте.

Все еще может измениться, если ты согласишься принять мое предложение: в нашей конторе освобождается вакансия, и я могу замолвить за тебя словечко. Поработаешь пару лет, посмотришь ледники, а там, глядишь, поступишь учиться и забудешь славный, но недружелюбный вишгардский мирок.

Обещаю не навязывать свое общество. К тому же у меня здесь полно работы, и, вернувшись в свой коттедж после какого-нибудь Эль-Калафате (оттуда отправляются экскурсии к прибрежным ледникам), я наскоро съедаю бутерброд, падаю в кровать с компьютером и засыпаю, не успев прочесть местные новости. Поверишь ли, не уставал так со времен колледжа, где мне приходилось подрабатывать после учебы — в забегаловке на лодочной станции, — и домой я возвращался в час ночи, проехав на разбитом велосипеде двенадцать миль.

Ты вряд ли меня узнаешь, если решишься приехать, я не слишком-то похож на учителя Монмута, живущего в Монмут-хаусе, облупленном и скорбном, будто жилище миссис Хевишем. Я похож на бродягу, забывшего, что ему за пятьдесят, и укравшего шорты и цветную рубашку с веревки у дома молодоженов.

Первым делом здесь приходится сбрить лишние волосы на голове и лице, поездки бывают долгими, таскать с собой бритву и шампунь просто смешно, да и с проточной водой здесь непросто, местные возят с собой канистры и носят бутылки. Поверишь ли, ты оказалась права — без бороды я чувствую себя гораздо лучше!
ДМ