«Опасная идея Дарвина. Эволюция и смысл жизни»

Издательство «Новое литературное обозрение» представляет книгу Дэниэла Деннета «Опасная идея Дарвина. Эволюция и смысл жизни» (перевод М. Семиколенных).

Теория эволюции посредством естественного отбора знакома нам со школьной скамьи и, казалось бы, может быть интересна лишь тем, кто увлекается или профессионально занимается биологией. Но, помимо очевидных успехов в объяснении разнообразия живых организмов, у этой теории есть и иные, менее очевидные, но не менее важные следствия. Один из самых известных современных философов, профессор Университета Тафтс (США) Дэниел Деннет показывает, как теория Дарвина меняет наши представления об устройстве мира и о самих себе. Принцип эволюции посредством естественного отбора позволяет объяснить всё существующее, не прибегая к высшим целям и мистическим силам. Он демонстрирует рождение порядка из хаоса, смысла из бессмысленности и морали из животных инстинктов. Принцип эволюции — это новый способ мышления, позволяющий понять, как самые возвышенные феномены культуры возникли и развились исключительно в силу биологических способностей. «Опасная» идея Дарвина разрушает представление о человеческой исключительности, но взамен дает людям возможность по-настоящему познать самих себя.

Предлагаем прочитать отрывок из главы «Обезвреженные противоречия».

А теперь обратимся к другой крайности и рассмотрим ересь, которая была бы по-настоящему смертельной для дарвинизма, если бы не представляла собой столь смутную и в конечном счете внутренне противоречивую альтернативу: попытку иезуита-палеонтолога Тейяра де Шардена примирить религиозные убеждения со своей верой в эволюцию. Он предложил версию эволюции, поставившую человека в центр Вселенной, и обнаружил, что христианство является «целью» — «точкой омега» — всякой эволюции. Тейяр даже оставил место для первородного греха (в его ортодоксальной католической версии, а не в научной, о которой говорилось в восьмой главе). К его разочарованию, Церковь сочла это ересью и запретила ему преподавать в Париже, так что остаток своих дней он провел в Китае, где изучал ископаемые находки до самой смерти, наступившей в 1955 году. Его книга «Феномен человека»[1] была опубликована посмертно и повсеместно встречена с восторгом, но научный мир, в особенности ортодоксальные дарвинисты, назвал ее еретической с той же решительностью, что и Церковь. Справедливости ради стоит сказать, что за прошедшее с момента публикации время ученые полностью согласились друг с другом в том, что Тейяр не предложил никакой серьезной альтернативы традиционному дарвинизму; его оригинальные идеи оказались запутанными, а остальное сводилось лишь к высокопарному изложению господствующих представлений[2]. Сочинение было жестко раскритиковано сэром Питером Медаваром; критический разбор был повторно опубликован в сборнике его работ «Государство Плутона»[3]. Вот вам пример риторики Медавара: «Несмотря на все преграды, которые Тейяр — возможно, не без причины — воздвигает на нашем пути, в "Феномене человека" можно уловить нить рассуждений».

Проблема с воззрениями Тейяра проста. Он страстно отрицает фундаментальную идею: что эволюция является бездумным, бесцельным, алгоритмическим процессом. То был не конструктивный компромисс; то было предательство главной догадки, позволившей Дарвину ниспровергнуть мировоззрение Локка с его приматом Разума. Как мы видели в третьей главе, Альфреда Рассела Уоллеса тоже соблазняла мысль ее отринуть, но Тейяр безоговорочно поддался этому соблазну, и это стало сутью предложенной им альтернативы[4]. То, как высоко книгу Тейяра до сих пор ценят неспециалисты, и уважительный тон, с которым ссылаются на его идеи, свидетельствуют о глубине отвращения к опасной идее Дарвина, отвращения столь сильного, что оно способно оправдать любую нелогичность и стерпеть любую двусмысленность в аргументации, если он обещает в конце концов даровать освобождение от гнета дарвинизма.

А что сказать о другой печально знаменитой ереси — ламаркизме, вере в наследование приобретенных свойств[5]? Здесь всё гораздо интереснее. Своей привлекательностью ламаркизм обязан, в основном, тому, что обещает ускорить перемещение организмов в Пространстве Замысла, воспользовавшись усовершенствованиями, возникшими у отдельных организмов за период их существования. Нужно так сильно изменить конструкцию, а времени совсем мало! Но перспективу ламаркизма в качестве альтернативы дарвинизму можно исключить путем логических рассуждений: возможность запуска процесса ламаркианского наследования в первую очередь предполагает наличие процесса дарвиновского (или чуда)[6]. Но разве наследование по Ламарку не может быть важным подъемным краном в рамках дарвиновской парадигмы? Известно, что сам Дарвин наряду с естественным отбором включил наследование по Ламарку в качестве катализатора в свою собственную версию эволюции. Он мог это сделать, поскольку имел очень смутное представление о механике наследственности[7].

Исследователем, сделавшим второй по значимости (после Дарвина) вклад в развитие неодарвинизма, был Август Вейсман, четко разделивший зародышевую и соматическую линии[8]; зародышевая линия состоит из половых клеток в яичниках или гонадах, а все другие клетки тела являются соматическими. Что именно произойдет с клетками соматической линии за время их жизни, разумеется, имеет отношение к тому, передастся ли хоть какому-нибудь потомку зародышевая линия тела, но изменения, происходящие в соматических клетках, вместе с этими клетками и исчезают; передаваться по наследству могут лишь изменения в клетках зародышевой линии — мутации. Это учение, иногда называемое вейсманизмом, — бастион, воздвигнутый ортодоксальным дарвинизмом для обороны от ламаркизма, который, по мнению самого Дарвина, можно было одобрить. Можно ли опровергнуть и вейсманизм? Сегодня складывается впечатление, что у ламаркизма гораздо меньше шансов стать важным подъемным краном[9]. Чтобы ламаркизм сработал, информация о конкретных приобретенных свойствах должна каким-то образом попасть из подвергнувшейся перестройке части тела (сомы) в яйцеклетки или сперму, то есть зародышевую линию.

В целом подобная переправка сообщений считается невозможной (не было открыто каналов коммуникации, по которым можно было бы передать эту информацию), но давайте проигнорируем это затруднение. Гораздо существеннее проблема, касающаяся природы информации в ДНК. Как мы видели, наша система эмбрионального развития воспринимает последовательность ДНК как рецепт, а не чертеж. Между фрагментами тела и фрагментами ДНК нет взаимно однозначного соответствия. Именно поэтому в высшей степени маловероятно (или, в некоторых случаях, невозможно), чтобы какое-нибудь отдельное изменение в части тела (мышце, клюве или, в случае поведения, некоей нейронной управляющей цепи) соответствовало какому-либо определенному изменению в ДНК организма. Поэтому даже если бы и был способ переслать приказ об изменении в половые клетки, способа составить такой приказ правильно не найдется.

Рассмотрим пример. Скрипачка усердно добивается великолепного вибрато — в значительной степени благодаря изменениям сухожилий и связок ее левого запястья, которые существенно отличаются от изменений, одновременно происходящих с ее правым запястьем — запястьем той руки, в которой она держит смычок.

Хранящийся в человеческой ДНК рецепт содержит одинаковый набор инструкций для обоих запястий, учитывающий, что правое должно быть зеркальным отражением левого (вот почему ваши запястья так похожи друг на друга), так что не существует простого способа изменить рецепт левого запястья, не внося те же (ненужные) изменения в правое запястье. Не сложно представить себе, как «в принципе» процесс эмбрионального развития можно подправить так, чтобы уже сформированные запястья затем перестраивались независимо друг от друга, но даже если решить эту проблему, шансы на то, что мутация будет полезной и сведется к ограниченному определенным участком и совсем небольшому исправлению в ДНК скрипачки, в точности соответствующему тем изменениям, которые принесли бы годы практических занятий, очень невелики. Так что ее детям практически наверняка придется добиваться вибрато тем же путем, что и их матери.

Однако это не вполне однозначное опровержение, и гипотезы с элементами, по меньшей мере сильно напоминающими о ламаркизме, продолжают возникать в области биологии; их зачастую принимают всерьез, несмотря на существование принципиального табу на всё, хоть немного отдающее ламаркизмом[10]. В третьей главе я отмечал, что биологи зачастую упускают из виду или даже отметают эффект Болдуина, принимая его за какую-то ужасную ламаркианскую ересь. Спасительное свойство эффекта Болдуина заключается в том, что организмы передают свою способность приобретать определенные характеристики, а не какие-либо характеристики, приобретенные ими в ходе существования. Как мы видели, это и в самом деле равносильно использованию преимуществ тех усовершенствований, что появляются у отдельных организмов, а потому в подходящих условиях оказывается мощным подъемным краном. Только кран этот не ламаркианский.

[1] Teilhard 1959.

[2] Риторический прием «высокопарного изложения» общих мест был впервые описан Полом Эдвардсом (Edwards 1965) в сочинении о еще одном европейском ретрограде — Пауле Тиллихе.

[3] Medawar 1982. Р. 255.

[4] В Англии у книги Тейяра появился неожиданный защитник — сэр Джулиан Хаксли, один из соавторов — а на самом деле крестный отец — синтетической теории эволюции. Как наглядно демонстрирует Медавар, в книге Тейяра Хаксли восхищался в основном поддержкой учения о непрерывности генетической и «психосоциальной» эволюции. Это учение (тезис о единстве Пространства Замысла) с радостью поддерживаю и я сам, так что некоторые из взглядов Тейяра, несомненно, может одобрять и кто-то из ортодоксальных дарвинистов. (Медавар против этого возражает.) Но в любом случае Хаксли не мог разделить все высказанные Тейяром идеи. «И несмотря на это, Хаксли не готов идти за Тейяром "до конца в доблестном стремлении примирить сверхъестественные элементы христианства с фактами и смыслами эволюции". Но, видит Бог, книга Тейяра написана как раз ради этого примирения!» (Medawar 1982. Р. 251).

[5] Я свожу ламаркизм к наследованию приобретенных свойств посредством генетического аппарата. Если дать более свободное определение, ошибочность ламаркизма окажется неочевидна. В конце концов, люди наследуют (по закону) состояние, нажитое их родителями, а большинство животных наследует (по принципу смежности) заразивших их родителей паразитов, а некоторые (в порядке преемственности) гнезда, норы и логова своих родителей. Все эти явления имеют биологическое значение, но Ламарк вел свои еретические речи не о них.

[6] Dawkins 1986a. P. 299–300.

[7] Чтобы понять, насколько бурными были фантазии Дарвина о том, что могут представлять собой механизмы наследственности, см. рассказ о его дерзких рассуждениях о «пангенезе» в книге (Desmond, Moore. 1991 P. 531ff).

[8] Weismann 1893.

[9] Dawkins 1986a. P. 288–303.

[10] Докинз формулирует хорошее возражение: ламаркизм «несовместим с той эмбриологией, которая известна нам», но при этом Докинз не хочет «сказать, что инопланетная форма жизни с преформистской эмбриологией и с наследственностью "по принципу чертежа" — то есть такая форма жизни, у которой наследование приобретенных признаков было бы возможным, — исключена и не может существовать где-нибудь во Вселенной» (Dawkins 1986a. Р. 299). Существуют другие возможности, которые тоже можно было бы назвать ламаркианскими. Об этом см.: Landman 1991, 1993; другая интересная вариация на тему развивается Докинзом, рассуждающим о «призраке ламаркизма» (Dawkins 1982. P. 164–178).