«У-вэй и благоразумие»

В своем последнем посте Род Дреер (Rod Dreher) говорит о том, о чем я пытался сказать в последних своих трех текстах о романе Толстого и о персонаже Кутузова. Однако я думаю, что слово «благоразумие» не совсем верно описывает качество, о котором мы говорим.

В даосизме есть понятие «У-вэй», что часто переводится как «пассивность», «недеяние», но не означает инертности. Иногда его также расшифровывают как "действие в гармонии с природой". Хотя в этом переводе что-то есть, он не ухватывает отрицательности выражения. Основополагающая идея в том, что у реальности есть объективное течение, которое можно прочувствовать лучше, если позволить своему сознательному «я» отступить. Действие, противоположное этому течению, создает сопротивление; движение вместе с потоком - движение без сопротивления. А даосизм - практика сокращения сопротивления. Это можно назвать благоразумием или практическим умом, или мудростью, но я думаю, что концепция более конкретна.

Толстой использует эту базовую предпосылку - об объективном течении, которое он называет неизбежностью, чтобы утверждать, что власть сама по себе является иллюзией. Наполеон - непревзойденный «человек дела», навязывающий свою волю миру, однако Толстой рисует портрет человека, блаженно не осознающего того факта, что ничем он не командует и своей воли никому не навязывает. Толстой не просто утверждает, что действия Наполеона создали сопротивление, и в этом смысле были тщетными; он утверждает, что Наполеон жил в заблуждении, полагая, что его господство вообще что-либо значило - что по его приказам что-то происходило. Он скорее заявляет, что Наполеон, как и все остальные, скорее подчиняется событиям, чем ими руководит. Он может отдавать приказы, но им подчиняются лишь тогда, когда им возможно подчиниться. Когда это невозможно, или приказы не доходят до подчиненных, они игнорируются. А они, как правило, игнорируются. Наполеон мог считать, что завоевал Европу благодаря своему гению, но на самом деле сказать «Я завоевал Европу» ему позволили независимые действия миллионов отдельных людей, и эти действия были лишь смутно связаны с какими-либо приказами Наполеона - а кроме того, эти приказы сами по себе были неизбежным продуктом случайностей, над которыми сам Наполеон власти не имел.

В романе Толстого нет конкретного героя, однако Кутузов, который, будучи гораздо менее важным персонажем, чем князь Андрей Болконский, или граф Пьер Безухов или десятки иных героев, выделяется среди них, выступая в некотором роде противопоставлением Наполеону. Он противоположность не только потому, что нередко пьян или засыпает - а он именно так себя и ведет, а потому, что глубоко внутри осознает свою незначительность, а Наполеон о своей абсолютно не подозревает. И так же точно отдаваемые им приказы - если он дает себе труд какие-то отдавать - касаются именно того, что уже в процессе совершения само по себе. Кутузов Толстого плывет по течению не только в том смысле, что он разумно знает, когда атаковать, а когда отступать, а в том смысле, что он осознает, что на самом деле он не решает, произойдет атака или нет. И хотя он командует русской армией, он воспринимает себя как человека, который способен влиять лишь на поведение этой армии на карте.

Рода Дреера беспокоит приспособление ко злу - ведь он прав в том, что «путь» бездействия ничего не говорит о случаях, когда сопротивление являет собой единственную моральную позицию. Однако примеры того, как выглядит надлежащее сопротивление, заслуживают дальнейшего рассмотрения. Он говорит, что Рейган был несомненно прав, выступая против Советского Союза, потому что Союз был слабее, чем мы думали, и развалился спустя лишь несколько лет после того, как Рейган начал свое военное наращивание. Но смотрите: если на самом деле СССР на момент прихода Рейгана к власти был слабее, чем мы обычно полагаем, получается, что он был слабее после десятилетия политики разрядки. Как этот факт компрометирует стратегию разрядки? Напротив, как минимум так же логично будет утверждать, что теперь, когда мы знаем, что Советский Союз был так слаб, наша стратегия холодной войны была всю дорогу неоправданно агрессивной. Именно такой вывод делает Эндрю Басевич (Andrew Bacevich).

Толстой на предмет заявления о том, что Рейган сокрушил Империю зла, сказал бы: нет, не сокрушил. Империю зла сокрушили индивидуальные решения миллионов русских, поляков, латышей, грузин, немцев и так далее, и связи между этими индивидуальными действиями и действиями любого другого человека неясны - и, более того, все важное из того, что сделал Рейган, могло в большинстве случаев быть сделано кем-то другим на его месте и в это время, потому что эти действия представляли собой навязанный выбор, основанный на необходимости, хотя мы и не полностью понимаем закономерности этого выбора.

Род приходит к этому в своих рассуждениях на тему гипотетического кардинала Войтылы, который так и не стал папой римским:

«Я думаю о кардинале Войтыле в Польше, который ненавидел коммунизм, но не имел власти осуществить полноценную атаку на режим. Он ждал и, когда Провидение дало ему возможность, стал действовать и убил этого дракона. Если бы он не был избран папой, и умер польским кардиналом при коммунизме, а какой-то другой будущий лидер, религиозный или светский, возник бы из Польши и успешно восстал против коммунистического государства, помнили ли бы мы всю тихую работу, которую кардинал Войтыла делал, чтобы сохранить в целости и сохранности церковь во времена преследований, как вклад в победу над коммунизмом? Или мы бы помнили кардинала Войтылу как приспособленца?»

Разумеется, да - но что это говорит о значимости его в роли папы? Если принять толстовскую точку зрения о том, что дракон был повержен тогда, когда он был готов быть поверженным, и именно поэтому его повергли, тогда наше восприятие папы Иоанна-Павла II как змееборца - в определенной степени иллюзия, поскольку дракон умер не вследствие его гения или харизмы.

Я не думаю, что такая точка зрения предусматривает, что вы игнорируете зло - это далеко не так. Дреер прав в том, что эта позиция не говорит вам, что добро, а что зло, и я полагаю, что Толстой бы с этим согласился - и сказал бы, что добро это любить Бога и тех, кто был создан по образу и подобию Его, и точка. Совместите эти две мысли - яростная защита Толстым исторической неизбежности и противление идее "великого человека в истории", и убеждение Толстого в том, что любовь к Богу, выраженная в любви к ближнему своему, и есть добро - и вы уже на пути к толстовским радикальным политическим взглядам, которые нельзя, я думаю, назвать «благоразумными».

Являюсь ли я толстовцем? Нет, лично я не могу подписаться под этим видением реальности. Я, вероятно, слишком привязан к тщеславию своей собственной значимости. Однако, я считаю это крайне полезной поправкой для американцев, с их необычайно сильной верой в могущество индивидуума.

Кстати: я рассуждал на тему толстовского Кутузова, героя, а не реального человека, о котором я знаю очень мало кроме того, что я узнал у Толстого, и я не настолько глуп, чтобы верить, что портрет пусть даже кисти самого Толстого является идеальным проводником в жизни. Скажу, однако, что Толстой хорошо осознавал кое-какие из обвинений, предъявленных Кутузову моими комментаторами: он знал, что он был пьяницей, тратил много времени на сон, что его презирал царь и так далее. Он знал, что у Бородино русская армия была разбита на две части, что битва не принесла никаких очевидных стратегических выгод и что, действительно, Бородинская битва велась даже не в соответствии с планом. Он знал, что, по заявлению многих, Кутузов лишь следовал плану Барклая-де-Толли и был приспособленцем, льстецом и так далее. Является ли ответ Толстого на эти обвинения убедительным и точным, другой вопрос.