«Аурен Хабичев о Карачаево-Черкесии»

Вечерний Черкесск — явление занятное. Он очень разный. Религиозные семьи в халяльных кафе, хипстеры в арт-кофейнях, шумные парни из аулов, какие-то совсем уж непонятные молодые люди, стоящие толпами около своих тонированных авто с включенными фарами.

Сюда я приехал в самый разгар мусульманского праздника Рамадан. Во многих заведениях на период праздника для разговляющихся стоят бесплатные бутылки с водой и блюда с финиками.

Гуляя по Черкесску, я натыкаюсь на любопытную картину. Беседуют двое парней.

— Ты очень сильно обижал меня в школе, и я всегда хотел, чтобы ты искренне попросил у меня прощения, — говорит один, — тем более, в этот священный месяц.

(Я не мог поверить в услышанное.)

— Брат, прости меня, пожалуйста, я искренне прошу у тебя прощения.

Они несколько раз обнялись и разошлись, а я пошел дальше, шокированный тем, что только что на моих глазах, вероятно, кто-то избавился от своих давних комплексов, а кто-то, наконец, был прощен.

В Карачаево-Черкесии уже не первый год пытаются построить гражданское общество пять национальностей. Первые по численности — карачаевцы, вторые — русские, после черкесы, затем абазины и ногайцы. Есть также осетинские и греческие поселки. Греки, кстати, утверждают, что живут здесь еще со времен Восточной Римской Империи. Есть даже аул с красноречивым названием Спарта, основанный понтийскими греками.

Но молодежь не сильно интересуется национальными вопросами в республике. Ну и зачем молодым людям заморачиваться тем, кто здесь самый первый, самый лучший и самый древний? Здешних смм-щиков, программистов, блогеров, музыкантов и других представителей модных профессий интересует совсем другое.

Абазинский режиссер Аслан Апсов, который снимает фильмы, раскручивает каналы в телеграме, имеет популярный канал в Яндекс-Дзене, пригласил меня на ужин. Мы обсуждали его новую картину, которую он собирается показать на одном из престижных кинофестивалей. Вечер прошел под разговоры о ютубе, Павле Дурове, новых тенденциях в пиаре. К концу вечера я почувствовал, будто и не уезжал из Москвы, настолько привычна была для меня эта атмосфера.

Приезжая в Карачаево-Черкесию, особенно в Черкесск, нужно забыть обо всем, что вы думали про Кавказ. Горянок в национальных платьях и джигитов в бурках вы точно не увидите.

По приглашению журналистки из местного информагентства еду в Карачаевск.

— Не местный, да? – спрашивает водитель.
— Вероятно, — отвечаю.
— А кем работаешь?
— Я журналист.
— Вот вы сюда приезжаете, а потом пишете свои статьи, и все думают, что у нас все плохо — заводится таксист. — Лучше напишите, что у нас в Черкесске уже сорок шесть саун и что нашу молодежь развращают проститутки, приезжая из больших городов.
— Вероятно, есть спрос? — уточняю у таксиста.
— И никаких разногласий у нас с черкесами давно уже нет. Нас объединяет общая религия — ислам — и вам не удастся нас поссорить.
— Мне? — делаю удивленный взгляд.
— Ну телеканалам этим всем, журналистам.

Раздосадованный тем, что не смогу перессорить все кавказские народы, поставив соответствующий балл таксисту в приложении, отправляюсь гулять с коллегой по Карачаевску. Это как вторая столица. Небольшой городок, окруженный со всех сторон горами. Единственная достопримечательность — местный университет. Сам город состоит из двух больших улиц — Ленина и Мира — и десятка других. Обойти его вдоль и поперек можно минут за сорок. Ночью, перед отъездом, мы идем в городской парк. Мимо нас в наушниках, со стаканчиком кофе в руках идет девушка.

— Одинокая девушка идет ночью по Карачаевску? — изумляюсь.
— А в твоей картине мира не хватает диких джигитов, которые должны спуститься с гор и украсть ее? — подтрунивает коллега.

В ту же ночь уезжаю в Домбай. У таксиста на всю громкость играет (точнее, стоит на репите) песня «За тебя калым отдам» (кто не слышал — счастливый человек). Водитель закуривает, я делаю ему замечание, потому что заказывал некурящий салон.

— А у меня некурящий салон, — говорит таксист, продолжая курить.

Домбай — это очень красивое место, которое некогда, еще когда советскому человеку не с чем было сравнивать, считалось элитарным курортом. Сначала нужно прилететь в Минводы, потом проехать пару сотен километров ничем не примечательного пейзажа. И, примерно там, где «утопает в зелени трав» поселок имени Коста Хетагурова (его еще называют Осетиновкой), постепенно начинается сказка, которая приводит тебя в это удивительное место.

Если не обращать внимание на не очень хороший сервис, местную попсу и довольно высокие цены в кафешках и продуктовых магазинах, то Домбай очаровывает с первого взгляда.

Ты как грубый и неряшливый мазок в чьей-то картине, где все совершенно. Как в замедленном кадре в кино — где-то вдалеке со скал и зеленых склонов неспешно низвергаются водопады, потоки бурных рек звучат умиротворяюще.

Проведя пару волшебных суток в Домбае, выезжаю обратно. Голова кружится от разреженного воздуха, при въезде в Теберду вижу старинный христианский храм на вершине горы и полуразрушенный поселок. Водитель рассказывает, что когда-то именно на этом месте стоял легендарный аул Джамагат, описанный Лермонтовым в «Хаджи Абреке», который полностью вымер от чумы. Мы мчимся по извилистым дорогам. В поселке имени Коста Хетагурова от увиденного замирает сердце — на самой вершине горы Шоана стоит еще один храм.

— Хотите подняться? – спрашивает водитель.

Но времени у меня мало. В Черкесске назначена встреча с молодым музыкантом и поэтом Ренатом Джанибековым.

— Черкесск — это Макондо. Со всеми его кланами, историей, подворотнями, этой старой, обшарпанной филармонией. Здесь все так же абсурдно, непонятно и спутано, как в этом, казалось бы, выдуманном городе из «Ста лет одиночества». В общем, Маркес срисовал свой Макондо с нашего Черкесска, — заключает Ренат.

Я еду по черкесскому аулу Хабез. За уже позеленевшими холмами исчезает вечернее солнце, где-то вдалеке сереет древняя сторожевая башня Адиюх. По легенде, в этой башне жила белорукая княгиня, от рук которой исходил яркий свет, что озарял путь ее возлюбленному, когда он возвращался домой. На беседках сидят местные старушки, дети играют во дворах частных домов, изредка наш автомобиль сопровождает лаем чья-нибудь собака. Открываю окно машины, вдыхаю ароматы приближающегося дождя и парного молока.

Мой путь лежит в Архыз. Водитель, которого я нашел через приложение по поиску попутчиков, — местный. Он включает старинные адыгские напевы, мы едем, сопровождаемые песнями о столетней Кавказской войне, древних героях-нартах, раздирающие сердце мотивы черкесской скрипки. Привычный Кавказ все еще остается в этих аулах — с их неторопливым укладом, традициями и аутентичностью.