«Человек дня: Владимир Пуришкевич»

24 августа 1870 года родился Владимир Пуришкевич, монархист, убийца Григория Распутина.

Личное дело

Владимир Митрофанович Пуришкевич (1870-1920) родился в Кишинёве в зажиточной семье бессарабских дворян-землевладельцев. Его дед Василий Васильевич Пуришкевич — кишиневский кафедральный протоиерей — получил право на дворянство вместе с орденом Св. Владимира третьей степени. Сам он, будучи духовным лицом, воспользоваться этим правом не смог, но это сделал его сын Митрофан — отец Владимира Пуришкевича.

Митрофан Пуришкевич был судебным следователем, почетным мировым судьей, действительным статским советником, участником монархического движения, членом Русского Собрания и затем Совета Русского Собрания. Крупным землевладельцем он стал благодаря женитьбе на дочери коллежского асессора Луизе-Елизавете Джуминской, родственнице историка-декабриста Александра Корниловича. В середине января 1878 года Бессарабское дворянское депутатское собрание причислило супругов Пуришкевичей с детьми Владимиром и Серафимой (Саррой) к дворянству.

Владимир Пуришкевич окончил Кишиневскую 1-ю гимназию с золотой медалью. Учителя отмечали его богатую эрудицию. В августе 1890 года поступил на историко-филологический факультет Императорского Новороссийского (Одесского) университета, который окончил в 1895 году, получив золотую медаль за конкурсное сочинение «История олигархических переворотов в Афинах».

Увлекался литературой — писал стихи и рассказы, один из которых - «Накута и Карни», впервые напечатанный в 1893 году в газете «Одесские новости» - отправил Льву Толстому. «Рассказ недурен и по форме и, в особенности, по содержанию. Недостаток его по форме в том, что он слишком цветист, по содержанию же в том, что он оставляет вопрос открытым», — ответил юному автору Толстой.

Уже во время учебы Пуришкевич прославился эпатажными и хулиганскими выходками. Его сверстник и земляк академик Лев Берг утверждал, что Владимира прозвали Володькой-сумасшедшим. Эта дурная слава будет сопровождать Пуришкевича всю жизнь.

Как и многие будущие парламентарии, карьеру он начал в земстве — сначала служил в Аккерманской земской управе Бессарабской губернии, а в 1897-1900 годах возглавлял уездную земскую управу. Кроме того, в 1898-99 учебном году состоял сверхштатным преподавателем латинского языка в Одесской 4-й гимназии.

24 января 1899 года Пуришкевич женился на 25-летней Анне Альбранд, наследнице богатого семейства выходцев из Франции, вместе с братьями владевшей 2,4 тысячами десятин земли. В конце того же года у них родился сын Всеволод.

На период работы Пуришкевича в земстве пришелся жесточайший голод, в условиях которого он проявил себя как талантливый и энергичный администратор, распоряжаясь оказанием помощи голодающим. Его усилия были замечены, и в 1901 году Владимир перебрался в Санкт-Петербург, где был прикомандирован к Главному управлению МВД по делам печати, фактически занимавшемуся тогда вопросами пропаганды. Вскоре после переезда в Петербург в семье Пуришкевича родился второй сын — Вадим.

Ярые монархические убеждения, энергичность и хорошее образование помогли Пуришкевичу быстро стать чиновником для особых поручений при министре внутренних дел и шефе корпуса жандармов Вячеславе Плеве.

В 1905 году на волне поражения в войне с Японией, социальных потрясений и революционных настроений политическую арену заполняют новые, решительно настроенные кадры. Среди них был и Владимир Пуришкевич. Покинув службу в августе 1907 года, он становится одним из создателей крайне правых организаций – «Союза русского народа» и позже (с 1908 года) «Союза Михаила Архангела», задуманных в недрах МВД и жандармерии.

Граф Сергей Витте возмущался тем, что «наверху» не желали признать поражение в «безумно затеянной и мальчишески веденной» войне с японцами, поэтому «провозгласили, что все виноваты, кроме нас», и пустили клич: «все это крамола, измена». «Этот клич родил таких безумцев, подлецов, негодяев, как иеромонах Иллиодор, мошенник Дубровин, подлый шут Пуришкевич, полковник от котлет Путятин и тысяча других. Но думать, что на таких людях можно выйти, – это новое мальчишеское безумие», — предупреждал бывший премьер-министр.

В подготовке программных документов Союза русского народа Пуришкевич не участвовал, но взял на себя административную работу: в первый же год существования организации монархисты-националисты провели три съезда, наладили выпуск черносотенных воззваний, газет и брошюр.

К созданию черносотенных боевых дружин Союза русского народа Пуришкевич непосредственного отношения не имел, но, считая себя ответственным за агитацию, адресовал им призывы к еврейским погромам, оформленные в виде стихов:

Гей, народ, молодцы из торговых рядов,

Православные русские люди,

Вон их! к черту! носителей смутных годов,

Что сдушили славянские груди!

Однако поэзией дело не ограничивалось. Пуришкевич как бывший чиновник МВД контролировал скрытое финансирование Союза русского народа из правительственных источников. Поскольку эти деньги выделялись фактически неофициально, часть из них, по мнению исследователей, шла на поддержку черносотенцев.

Пуришкевич инициировал создание боевых «академических корпораций» националистов в рядах студентов, среди которых традиционно процветали революционные настроения, и сам придумал им девиз — «Наука и Отечество». Он рассчитывал в дальнейшем использовать «академистов» для подавления студенческих волнений и создал среди них целую сеть осведомителей.

В 1906 году — после роспуска первой Думы, в составе которой не было ни одного националиста, — Пуришкевич становится депутатом II Государственной Думы от Бессарабской губернии. Оттуда выдвигались 9 из 16 прошедших в парламент ультраправых, что вызвало подозрения у независимых наблюдателей, но никаких доказательств предвыборных махинаций они не нашли.

Буквально с первых дней в Думе Пуришкевич проявляет свой буйный темперамент, не гнушаясь скандалов и выходок, граничащих с хулиганством. Колоритный имидж — лысая голова, рыжая бородка — соответствовали шоу, которые он устраивал на заседаниях.

«Он не задумается с кафедры бросить стакан с водой в голову Милюкова. Необузданный в словах, за что нередко бывал исключаем из заседаний, он не подчинялся председателю и требовал вывода себя силой. Когда охрана Таврического дворца являлась, он садился на плечи охранников, скрестивши руки, и в этом кортеже выезжал из зала заседаний», — писал о депутате Пуришкевиче Яков Глинка, 11 лет прослуживший начальником думской канцелярии.

Депутат-кадет и известный адвокат Василий Маклаков отмечал, что Пуришкевич «не умел с собой владеть» и «был едва ли нормален», сравнивал его с «заряженной бомбой, всегда готовой взорваться». «А тогда остановить его уже было нельзя», — констатировал политик.

Однако многие считали, что буйные выходки Пуришкевича — это спектакль, в ходе которого бессарабский политик хитро эксплуатировал стереотипные представления о «взрывном южном характере», чтобы озвучивать «неудобные» идеи и «задвигать» оппонентов.

«На кафедре беснуется Пуришкевич. Он говорит очень недурно, бойко, нахально, острит, безобразничает и вызывает гомерический хохот аудитории… Вообще, Пуришкевич человек опасный, вовсе не такая ничтожная величина, как принято думать», — характеризовал его думский секретарь, кадет Михаил Челноков.

Другой депутат — профессор Михаил Новиков — вспоминал, что Пуришкевич часто попадал под выговор со стороны председателя или вообще пропускал несколько заседаний в наказание от вотума Думы. Однажды он, обвиняя выступающего оппонента в продажности, подскочил к кафедре, швырнул на нее несколько серебряных рублей и закричал: «На, заткнись!»

Граф Сергей Витте вспоминал, что Пуришкевич очень гордился своим «званием» первого депутата, насильно удаленного из зала заседаний.

«Его речи в Думе, часто остроумные, были столь густо окрашены черносотенством, что на объективно мыслящего слушателя производили отталкивающее впечатление. А между тем в частных разговорах он щеголял обширной начитанностью и быстрым умом, так что я охотно вступал с ним в собеседование», — поражался Новиков.

Лев Троцкий, называвший Пуришкевича «дурацким бубенцом», призывал не верить в истинность его безумных порывов: «В любом европейском парламенте вы найдете несколько депутатов, популярность которых представляется скверной загадкой... Иногда кажется, что просто глупая воля случая подняла ничтожество на высоту. Но приглядитесь внимательно — и станет ясно, что случай был только агентом целесообразности, и что именно ничтожность ничтожества была его сильнейшим орудием».

В стенограммах заседаний Госдумы сохранились многочисленные реплики Пуришкевича — «негодяй», «мерзавец», «сукин сын», — которые тот отпускал в адрес коллег-депутатов, бесцеремонно перебивая их во время выступления. Когда депутаты левых фракций в честь 1 мая приходили в Таврический дворец с красными гвоздиками в петлицах, Пуришкевич, передразнивая их, засовывал цветок себе в ширинку и так ходил по залу заседаний.

В народе даже появилась поговорка — когда кто-то хулиганил, ему сообщали: «Здесь тебе не Госдума!»

Но подобной агрессивной риторикой и «выходками сумасшедшего» Пуришкевич добивался своих целей. Его с интересом слушали, признавая уникальным оратором — хотя при этом и прозвали «думским клоуном». Такая слава не могла долго держаться в стенах парламента, и про эпатажного депутата заговорил народ. На ярмарках торговцы трещотками начали называть свой товар «язык Пуришкевича» — тот славился высочайшим темпом речи, умудряясь произносить до 90 слов в минуту, чем вызывал оторопь у своих собеседников.

Среди историков существует мнение, что эпатаж Пуришкевича был изначально просчитанным ходом, направленным на развал второй Госдумы, где его сторонники-монархисты имели слишком мало мест. В подтверждение этой гипотезы они приводят тот факт, что в III Государственной думе  Пуришкевич вел себя иначе, скандаля уже «прицельно».

Вторая Дума погорела на требовании лишить депутатской неприкосновенности 16 социал-демократов, подозреваемых в организации военного заговора, и отстранить от заседаний еще 55 депутатов, которые были с ними связаны. Выдвинул это требование Петр Столыпин, а Пуришкевич буквально выскочил вслед за ним на трибуну, чтобы потребовать военного суда над изменниками и их повешения. Дума приняла решение не сдавать «своих» и в 1907 году была распущена.

Пуришкевич легко прошел в III Думу — снова от Бессарабской губернии. Журналисты ждали от него привычных выходок, которые давали им богатый материал для статей. Он же вынес свою скандальную манеру за пределы зала заседаний — сорвал празднование юбилея Анны Философовой, добивался запрета на постановку «Саломеи» Оскара Уайльда в театре Комиссаржевской, во время поездок по железной дороге требовал, чтобы все удалились из вагона и оставили его одного, устраивал безобразные сцены в кинематографе, если ему не нравился сеанс.

В 1908 году из-за конфликта Пуришкевича с другим известным лидером правых — Александром Дубровиным — Союз русского народа раскололся. Тогда же Пуришкевич со сторонниками создали новую черносотенную организацию «Русский народный союз имени Михаила Архангела».

В мае 1912 года политик стал действительным статским советником. Все эти годы Пуришкевич периодически занимался сочинительством, но лишь походя, — например, мог написать в стихах объяснительную по поводу неявки на заседание Думы. Теперь же он выпускает сборник стихов «В дни бранных бурь». Молодой поэт Самуил Маршак высмеял автора в поэтическом фельетоне: «Но вот в последний думский год созрел в нем новый гений: уж он не звуки издает, а том стихотворений».

С началом Первой мировой войны Пуришкевич оставляет амплуа «думского клоуна» и, как это уже бывало прежде, проявляет себя отменным организатором — создает и возглавляет санитарный поезд. «Война обнаружила его основную черту; ею была не ненависть к конституции или Думе, а пламенный патриотизм», — писал тогда кадет Маклаков.

В Думе же Пуришкевич начинает яростно критиковать власти и внезапно выступает как сторонник законодательного народного правительства. Летом 1915 года он произносит пламенную речь, обвиняя чиновников в «преступном бездействии» и даже «измене», а приближенных царя — в том, что они «не раскрыли глаза самодержцу». Эти обвинения, регулярно звучавшие из уст Пуришкевича, к концу 1916 года привели к его полному разрыву с правыми и выходу из фракции. Его биограф Андрей Иванов впоследствии назовет это событие «без преувеличения началом революции».

После этого демарша Пуришкевич входит в круг заговорщиков, которые готовили дворцовый переворот. Одной из своих главных задач они видели устранение «друга царской семьи» Григория Распутина. Пуришкевич его люто ненавидел, считая обласканным царской семьей выскочкой, незаслуженно занявшим высокое положение.

Он всячески пытался выставить все так, будто сам был убийцей — застрелил раненого Распутина, когда тот пытался спастись бегством. Однако биографы приводят массу веских аргументов против этой версии. По их мнению, Пуришкевич скорее бравировал, находясь под защитой депутатской неприкосновенности. В схожем положении был и другой заговорщик — великий князь Дмитрий Павлович, судить которого имел право только сам царь.

Заговорщики поджидали Распутина в Юсуповском дворце в ночь на 17 декабря 1916 года, накрыв стол и создав видимость, будто там веселилась и разошлась большая компания. Орудием убийства должны были стать пирожные птифуры, начиненные цианистым калием, и разлитое по рюмкам отравленное вино, напишет впоследствии Пуришкевич в своем знаменитом «Дневнике».

По его словам, яд на Распутина не подействовал, и хозяину дома — князю Феликсу Юсупову — пришлось его застрелить, но пока заговорщики возились с приготовлениями к вывозу тела, раненый пришел в себя и попытался сбежать. Пуришкевич пишет, что погнался за ним и принялся стрелять вслед.

«Распутин подбегал уже к воротам, тогда я остановился, изо всех сил укусил себя за кисть левой руки, чтобы заставить себя сосредоточиться, и выстрелом (в третий раз) попал ему в спину. Он остановился, тогда я, уже тщательно прицелившись, стоя на том же месте, дал четвертый выстрел, попавший ему, как кажется, в голову, ибо он снопом упал ничком в снег и задергал головой. Я подбежал к нему и изо всей силы ударил его ногою в висок. Он лежал с далеко вытянутыми вперед руками, скребя снег и как будто бы желая ползти вперед на брюхе; но продвигаться он уже не мог и только лязгал и скрежетал зубами», — говорится в дневнике Пуришкевича. Далее он пишет, что они с сообщниками вывезли труп Распутина на автомобиле к реке и сбросили в прорубь.

Тем же утром Пуришкевич уехал на румынский фронт. Слава убийцы человека, «одурманившего» царскую семью, на некоторое время сделала его народным любимцем. Даже всегда критиковавший его кадет Маклаков отметил, что он «ничего не приобретал для себя; напротив, он всем рисковал, даже жертвовал не для себя, а для родины», и «доказал свою искренность, свою способность жертвовать собой, своим благополучием и судьбой на пользу России».

В начале 1917 года главный совет Союза русского народа официально зафиксировал, что Пуришкевич более не является монархистом, и предписал всем своим организациям исключить его из своих рядов как «революционера».

Февральскую революцию Пуришкевич встретил с восторгом, рассчитывая, что Временное правительство оценит его заслуги, но к тому моменту его неуравновешенность была так широко известна, что сотрудничать с ним не стали. Тогда оскорбленный Пуришкевич начал деятельность против Временного правительства, инициируя создание подпольных вооруженных организаций монархического толка.

Затем он выступает против «большевистской угрозы», объявляя битву анархии и называя самыми опасными врагами России Владимира Ленина и Демьяна Бедного. Во время Корниловского бунта был арестован большевиками и помещен в тюрьму, после выхода из которой перешел на нелегальное положение и предпринял попытку создать монархическую организацию на основе Русского народного союза имени Михаила Архангела (РНСМА). За это был вновь арестован и в январе 1918 года приговорен к четырем годам принудительных общественных работ при тюрьме с зачетом предварительного заключения.

На заседании трибунала Пуришкевич произнес проникновенную речь, в которой заявил, что оправдывает революцию. «Строй, державшийся 300 лет, пал. Пал волею народа. Монархии не было, оказалось пустое место. Революция не была заговором. Оскорбленный народ заставил уйти царскую власть. Любовь к царям у народа шла сквозь призму любви к родине, а вовсе не родину народ любил сквозь призму любви к царям», — заявил он.

В апреле 1918 года Пуришкевич по личному заступничеству Феликса Дзержинского был освобожден из заключения с условием не заниматься контрреволюционной деятельностью в течение первого года свободы, а в мае попал под амнистию, объявленную декретом Петроградского совета.

В 1919 году Пуришкевич отправляется на российский юг, где пытается выступать с лекциями о будущем России. Однако его призывы объединиться с Германией пришлись не по вкусу белогвардейцам, и его изгнали из Ростовского градоначальства, а потом везде оказывали такой же прием. Единственный доклад ему удалось сделать 7 мая во Владикавказе.

В Кисловодске Пуришкевич попытался создать «Всероссийскую народно-государственную партию» — свое последние детище — и наладить издание газеты «В Москву», которая выходила в свет с эпиграфом «Бери хворостину, гони жида в Палестину», но ее закрыл ростовский градоначальник.

В декабре 1919 года Пуришкевич начал издавать в Ростове-на-Дону журнал «Благовест» с подзаголовком «журнал Русской Монархической Народно-Государственной мысли» — но выпустил всего один номер. Он писал, что большевистская власть в России «должна быть заменена властью беспощадного русского диктатора, обязанностью коего явится найти и жестоко покарать главных виновников, обративших Русский Народ в зверя», а ему на смену придет «русский Царь Самодержец» — только не из Романовых, а из другой династии.

«В России сохранилось достаточно потомков Рюрика, которые сохранили моральную чистоту рода гораздо более, чем Романовы», — объяснял Пуришкевич, приводя в пример Шереметьевых (и заблуждаясь, так как к Рюриковичам они никакого отношения не имели).

Будущую Россию он видел страной с «широкой децентрализацией власти», в состав которой входит «целый ряд отдельных народов различных вероисповеданий, из коих многие обладают самостоятельной культурой».

Отдельное внимание Пуришкевич, верный себе, уделял еврейскому вопросу. Хотя во время Первой мировой он убеждал своих соратников, что антисемитизм в нем поугас, после революции стало ясно обратное. Теперь он предлагает лишить евреев гражданства и «содействовать созданию еврейского государства на Ближнем Востоке».

Для единственного номера «Благовеста» Пуришкевич сочиняет стихотворение «Молитва», в котором взывает к Богу: «Боже, помилуй нас в смутные дни, Боже, Царя нам верни», которое его биографы впоследствии назовут «политическим покаянием».

В конце 1919 года, за три дня до входа большевиков в Ростов-на-Дону, Пуришкевич покинул город и вместе с сыном Всеволодом, который был болен тифом, выехал в Новороссийск на поезде генерала Врангеля. Об их пребывании там известно мало, но, судя по отрывочным сведениям, в первые дни Пуришкевич был еще здоров и активно помогал больным и раненым.

Однако число заразившихся сыпным тифом росло с каждым днем, в городских больницах не хватало коек для больных и медсестер для ухода за ними. Население города, где накануне Первой мировой войны жили 46 тысяч человек, за счет беженцев выросло до 300 тысяч. Из-за невероятной тесноты и антисанитарии здоровым приходилось фактически все время контактировать с больными. В начале 1920 года всего за пять дней цены на продовольствие подскочили на 150%, и начался голод. Пресса называла Новороссийск «зачумленным лагерем».

Жена Пуришкевича Анна была старшей медсестрой в местном лазарете, и когда он почувствовал себя плохо, его доставили туда. В том же госпитале лежал сын Арона Симановича, именовавшего себя «секретарем Распутина». Симанович-старший оставил воспоминания о встрече с умирающим Пуришкевичем, которые вызывают у исследователей большие сомнения. Например, он рассказывает, что «монархически настроенные» медсестры невзлюбили своего пациента за переменчивость его политических взглядов и ухаживали спустя рукава, а когда сильный организм Пуришкевича все равно взял верх над болезнью, напоили его холодным шампанским, и он умер. Этот рассказ представляется весьма сомнительным с учетом того, что лазарет возглавляла жена Пуришкевича.

Наиболее вероятна история, изложенная князем Александром Голицыным. По его словам, в бараке, где лежали Пуришкевич и умерший практически одновременно с ним князь Евгений Трубецкой, стоял такой холод, что ночью в стаканах замерзала питьевая вода. В госпитале политик провел пять-шесть дней, после чего его состояние внезапно улучшилось, но это улучшение оказалось обманчивым, и 24 января 1920 года Пуришкевич умер.

Рассказы о его похоронах противоречивы. «Черноморские губернские ведомости» и «Русское время» писали, что прощание с покойным проходило «при большом стечении народа», и на гроб было возложено много венков. Один из лидеров кадетской партии — князь Павел Долгоруков — вспоминал, что «буйного» Пуришкевича хоронило «много народу».

Писатель Иван Наживин, напротив, утверждал, что смерть «громокипящего» политика «в общей сумятице прошла совершенно незамеченной, хотя выстрел в Распутина был, в сущности, первым раскатом революционной грозы». Литературный критик Юлий Айхенвальд писал: «Я слышал, что никто почти не провожал его на кладбище. В коллективных и сплошных похоронах и самопохоронах, которыми занималась тогда Россия, было не до одинокой могилы Пуришкевича».

Чем знаменит

Историки называют Пуришкевича «несостоявшимся Лениным справа», допуская, что при ином стечении обстоятельств он мог бы возглавить революцию, маховик которой сам же запустил убийством Распутина. Однако это убийство стало переломным моментом в его жизни: хотя для многих Пуришкевич стал «народным героем», из бывших соратников-монархистов его поддержали только черносотенцы. Кроме того, по наблюдениям современников, это убийство сломило политика, который поначалу гордился и даже хвастался содеянным.

О чем надо знать

Через некоторое время после смерти Пуришкевич стал легендой, что привело к появлению  массы лже-Пуришкевичей. В 1920-х годах объявилось немало самозванцев, пытающихся заработать на эксплуатации имени покойного. Весной 1924 года в Нью-Йорке некий авантюрист, называясь Пуришкевичем, читал лекции об убийстве Распутина. Бразильские и мексиканские газеты печатали материалы о «Пуришкевиче», который якобы жил с женой в обеих этих странах, и даже публиковали его фото.

Прямая речь

Депутат Государственной думы, князь Серафим Мансырев о Пуришкевиче: «Увлекаясь какой-либо идеей, он доводил ее до последних крайних пределов, иногда до абсурда, и казался фанатиком, неспособным на твердое отношение к жизни».

Советский историк Семен Любош, первый биограф Пуришкевича: «Его постоянно дергало в каких-то корчах. При этом — крикливый голос и вызывающая манера говорить, с истерическими возгласами. У Пуришкевича именно тон делал всю музыку. Самые обыкновенные фразы часто приобретали в его устах необыкновенно вызывающий, оскорбительный характер <…> Пуришкевич ни минуты не оставался спокойным. Во время речи депутатов он непрестанно вертелся на своем месте, то вскакивал, то садился, то вертел головой и вообще производил впечатление эпилептика… Этот человек умел ненавидеть и умел зло ту ненависть выражать».

Исполнявший обязанности товарища председателя III Госдумы князь Владимир Волконский на одном из заседаний: «Член Думы Пуришкевич, посидите вы, Бога ради, хоть десять минут смирно».

Владимир Пуришкевич: «Великий ли мы народ, способный в русле национальной реки пробивать себе путь вперед, или? … Или для нас все кончено, и мы, изжившиеся, измельчавшие и растленные ходом времени, обречены стать лишь ареною борьбы между собою других племен, других народов, почитающих славянство низшею расою, способною лишь утучнять чужие поля стран, шествующих по костям его к свету, к знанию и к мировому господству, коего нам достичь судьбою не дано. Кто скажет? Кто ответит? Кто предречет поток событий в густом молочном тумане просыпающегося дня?»

Из стихотворения Владимира Пуришкевича «Memento mori»:

Когда весной ликует все вокруг

И ширь степей одной лишь жизнью дышит,

Скажи, не правда ли, мой незабвенный друг,

Душа порою ясно слышит

Сквозь этот гимн растущий голосов

Могильным сном почивших зов,

Плывущий, тающий в широком их просторе.

— Memento mori.

Участник Белого движения Николай Чебышев о Пуришкевиче: «В нем было много родственного с героями Достоевского. Страстный, порой истеричный порыв, некоторая шаловливость мысли и жеста, тонкое чутье комического, необычайная искренность и смелость слова, верное понимание политического момента... Он был свободен от партийных предубеждений и переходил туда, где, по его мнению, была политическая правда данного момента».

Литературный критик Сергей Яблоновский о Пуришкевиче: «Целый ряд лет вместо лица человеческого, лика, созданного по образу и подобию Божию, мы видели маску со ртом, растянутым до ушей, с набеленным лицом, с ярко размалеванным румянцем, с яркими вихрами, выбивающимися из-под колпака... Пуришкевич, уходящий из жизни в качестве патриота, — может быть, это самое яркое доказательство трагизма переживаемых нами дней. Судьба улыбнулась и позволила ему умереть не в размалеванной маске, а с человеческим серьезным лицом гражданина».

5 фактов о Владимире Пуришкевиче

Материалы о Владимире Пуришкевиче:

Владимир Пуришкевич в русской Википедии

Владимир Пуришкевич «Убийство Распутина»

Владимир Пуришкевич в проекте «1917. Свободная история»

Владимир Пуришкевич в воспоминаниях современников

Стихи Владимира Пуришкевича

Статья Александра Матвеева «Об особенностях речевого поведения В.М. Пуришкевича»

Статья Андрея Иванова и Антона Чемакина «Всероссийская народно-государственная партия В.М. Пуришкевича»