Каждую неделю мы выпускаем подборку стихов современных поэтов. Их можно послушать в исполнении самих поэтов на видео, а также прочитать текст. Предыдущие выпуски — здесь и здесь.
Сегодня — стихотворение Александра Дельфинова о Саласпилсе, Юрмале и о дне, в котором есть один телефонный звонок. Также в этом выпуске Максим Амелин с коротким стихотворением о Хлебникове и эссе об уроках географии в 1980 году.
Александр Дельфинов — Пожар в Саласпилсе
Раз за разом мотылек о лампу бился, Плохо помню, это было летом, С мамою к кому-то в гости в Саласпилсе Прибыли мы в восемьдесят первом. Стол накрытый, колбаса, в те годы редкость, Я стеснялся, я был странный малый, Проявлял по мере сил, конечно, светскость, А быть может, был слегка усталый. Вечерело. Разговоры взрослых могут В десять лет-то усыпить любого. Вдруг тревога! Крики! Шум! И на дорогу Выбежали все мы (нас немного: Мама, я, её латвийские знакомцы), А напротив в небо пышет пламя! Дом пылал, как мне казалось, ярче солнца, Искры ввысь неслись над головами. Это было летом, с мамой, в Саласпилсе, Я застыл, забыв про осторожность, Дом горел напротив, дым клубами вился, Вот с тех пор и жжёт меня тревожность, Вот с тех самых пор ночами и не спится, Чую - жар сжигает мне покровы, Как тем вечером в латвийском Саласпилсе, Где стоял я в отблесках багровых. Помню красные пожарные машины, Синие мигалки, но - без звука... Позже, видимо, обратно все пошли мы, Память лжёт, предательская штука. И спешили к электричке я и мама, Годы, как секунды, мчались быстро, Но печёт меня ранение без шрама - Лето то, та улица, те искры.
Александр Дельфинов — Юрмала 1979
На берегу Лиелупе, в июле, Где укреплен бетоном склон речной, Искал с друзьями гильзы я и пули, Рассеянные призрачной войной. Сам – из Москвы, а Игорь – местный русский, Плюс латыши – два брата-близнеца, Прибрежною прохладою июльской Могли мы наслаждаться без конца. «Гляди, осколок, может, от снаряда?» «Дурак! Какой снаряд? Кусок трубы!» Солдаты поискового отряда По-братски меж собой слегка грубы. Увлечены игрою, между делом Мы впитывали тайну этих мест, И Юрис врал про ржавый парабеллум, И Янис – про фашистский черный крест. Бродили мы меж бумов-волнорезов, Где ветви ивы плачущей висят, Четверка восьмилетних лоботрясов, От Майори до Дубулты, назад, В конце семидесятых. Ну и банда! «НАШЕЛ! ГЛЯДИТЕ, ГИЛЬЗА!» И глядят Два глупых и невинных оккупанта, И близнецам так нужен этот взгляд. Тем летом Игорь расфигачил камнем Лобешник мой – и ныне виден шрам, Но снятся прибалтийские места мне, Хотя – не доверяйте сладким снам. По пьяни Игорек спалил подворье, А позже плотно сел среди ворья, И Юрис утонул на рижском взморье, И Янис сгинул в Лондоне. А я, Как в лабиринте, бесконечным летом, Там, где пропитан кровью склон речной, Ищу с друзьями нежные приметы, Рассеянные призрачной страной.
Александр Дельфинов — Тот день придет, когда она проснется
Тот день придёт, когда она проснётся В хорошем настроении с утра, А за окошком, может, дождик льётся, Но солнышко глядит из-за угла.
Горячий кофе, что-то там на завтрак, И хоть по списку есть ещё дела, Но всё спокойно может быть до завтра Отложено. «Ура! Ура! Ура!» –
Она смеётся, подойдя к окошку, А дождик кончился! И воздух сух, И на балкон соседский вышла кошка, И радуги сияет полукруг.
И в этот миг – звонок ли телефона, Пришло ли электронное письмо, – Допустим, кто-то, еле ей знакомый, А может, близко - это всё равно,
Но этот кто-то говорит «Привет!» ей И спрашивает: «Помнишь ли N. N.? Вчера похоронили… Бедный, бедный, Ещё не старый, в сущности, совсем,
Но это – к слову, да, хотя печально, Так мой вопрос...» – и дальше бла-бла-бла. Она, застыв, незряче смотрит вдаль, но Уже не слушает. Как будто бы игла
Пронзила сердце, мозг, пронзила душу, И вмиг явились тысячи картин, А кто-то бу-бу-бу… Она не слушает, Одна с воспоминанием своим.
А сколько лет тому, двенадцать, двадцать? Когда считали спутники в ночи, На гору лезли и могли сорваться, Но не сорвались, но – почти, почти,
И дни горели, и большой рекою Стремилась вечность рухнуть в водопад, И жизнь была безумною такою, Когда, двенадцать, двадцать лет назад?
Как будто с нею было и не с нею, Как будто не было, как будто не… Проходит день, и небеса темнеют, И тень ползёт по каменной стене.
Она застыла, подойдя к окошку, А звёзды ей осыпали виски, И спутник в небе проточил дорожку, И в трубке лишь короткие гудки.
Но это – к слову, это – понарошку, Не в этой смерти, может быть, в другой... Сосед с балкона забирает кошку, Нога скользит, и пропасть под ногой.
Александр Дельфинов — поэт-перформер, социальный активист, журналист. В 2011 году был соорганизатором проекта «Наркофобия» (проект пытался привлечь внимание к тому, как активистов пытаются компрометировать, подбрасывая им наркотики, а также продвигал гуманную наркополитику и просвещение в этой сфере).
Максим Амелин — Хлебников через 100 лет
Свобода уходит нагая, такая же, как и пришла, хромая, изнемогая, обобранная догола, а мы... остаёмся обломки сухих первоцветов сбирать, приветливых предков потомки, земли безмолвная рать.
Максим Амелин — Урок географии 1980 года
Стоит Париж на Тереке В Северной Америке… Александр Введенский
Анна Фёдоровна, строгая географичка почтенных лет в курской школе № 7 на углу Дзержинского и Чернышевского, учившая ещё в середине 50-х моего отца в трудовой семилетке на Цыганском Бугре, уркаганской 8-й, начинала урок: буравила в поисках подходящей жертвы сквозь узкие стёкла полупустые лица и одного беспомощно плавать выдёргивала к доске, где висела карта мира с речными прожилками, зеленея равнинами, коричневея горами, океанами голубея.
«Ну-ка, ты вот давай нам реки сибирские покажи, Обь, Енисей и Лену… Они не в Южной Америке протекают… И в Африке незачем их искать… Что ты тычешь указкой без толку?.. Не возюкай по карте, садовая голова… Где Сибирь?.. Не лупись… Где три четверти года холодно? Наконец-то… На тройку с натяжкой… Где Альпы?.. Где Пиренеи?.. Вот… Нашёл… Молодец… А теперь пять великих озёр… Как их там?.. Э-ри… Ми-чиган… Гу-рон… Он-тарио… Вер-хнее… Прекрати шмуругать ногами…» — и так далее в том же духе.
Каждый учитель считает важнейшим предметом свой, будь он ученику бесполезен хоть трижды, хоть четырежды, — вот, казалось, зачем иностранный язык, если каждый твердо знал, что в жизни ему не понадобится таковой, потому как в любом нестоличном городе вероятность на улице встретить заезжего чужеземца равнялась нулю, да и вряд ли стоит с ним заговаривать, а то соответствующие возьмут органы на заметку — потом своих не узнаешь; а в географии для того, кто живёт по прописке, нет никакого проку.
Будь готов, развивайся, совершенствуйся, небывалых высот достигай в теории, но заруби себе, что на практике ты не увидишь ни Рима, ни Парижа, ни Лондона, ни Гонконга никогда, как своих ушей, не почуешь страны под собой, вот и читай между строк, рассматривай чёрно-белое вместо цветного, играй в города, решай кроссворды, наших знай, а с ненашими — лучше держи востро, в корень зри, заучи назубок прописные истины: курица не птица, работа не волк, потребитель не созидатель.
Что здесь верно, что нет — разберись и нужное подчеркни: ограниченное право выбора приятней его отсутствия, как самостоятельная куда предпочтительней любого диктанта, — вот и Анна Фёдоровна, скорее всего, как жена ответственного работника, в ГДР, Болгарии, Польше, Венгрии, сомневаюсь, что где-то ещё, ну может, в Монголии, побывала, да и по самой прекрасной и самой большой на Земле, я не уверен, что довелось особенно ей проездиться вдоль и поперёк, из конца в конец, от края до края.
Мне, счастливцу, её уроки запомнились хорошо, ничему не способному выучиться, сам пока не потрогаю, на шкуре своей не проверю, не увижу собственными глазами, а иначе слаба моя вера, и вот, сорок зим спустя, мест обжитых и безлюдных обшарив немало, я выяснил, что мир существует воистину, самолётами сшито пространство, — видно, сжалился неспроста надо мной всемилостивый Господь, попустив убедиться на опыте в том, что не зря картографы свой проедают хлеб, не напрасно штаны протирают.
Приписка
Стоило мне словами немудрящую мысль обрастить, а в пространствах новому Фаусту на миг обогнать Мефистофеля, чуть второпях не выпалив самопроизвольно «помедли, помедли», как всё вокруг изменилось, и не тот уже брадобрей, обкорнать тебя под канадку порыжелые руки тянущий, но незримая сила иная, раздувая поветрие моровое, пнула карточный домик с наскока, раздвинула материки, вспорола швы, обесценила дорогое, хрупким хрустнула, в пятый класс посадила за парту и порывается вызвать.
Максим Амелин – поэт, переводчик, главный редактор издательства «ОГИ». Лауреат премии «Антибукер» (1998), Бунинской премии (2012), премии Александра Солженицина (2013).
|