«Битва за будущее»

Как «образ будущего» из утопии превратился в стратегический ресурс общественного развития в эпоху популизма

Мы публикуем размышления эксперта Комитета гражданских инициатив, ведущего научного сотрудника Института социологии ФНИСЦ РАН Александра Согомонова.

Чтобы быть свободным от заблуждения, надо побывать у него в плену.

Аверроэс в пересказе Х.Л. Борхеса

Жители Архангельской области продолжают мужественно сопротивляться московским «мусорным планам». Им оказывают моральную поддержку граждане со всех регионов, даже часть духовенства. Власти и монополисты наращивают силовое давление и пока не помышляют отказываться от задуманного. В чем же парадокс конфликта вокруг станции Шиес? Власти уверены в том, что предлагают технологически грамотное и экономически обоснованное решение, а не просто меняют географию мегасвалки. Народ же бунтует, выступая против столь радикального, на его взгляд, проявления экоцида. Именно бунт вызывает недоумения и злобу у элит. Власти в принципе не любят, когда им перечат или с их решениями не соглашаются. Но в данном случае они убеждены, что делают все корректно и сообразно принципам природосбережения, хоть и открыто проглядываются коррупционные схемы. А поэтому и не понимают самого главного, что жители Поморья сражаются, прежде всего, за свое гражданское право на свободное локальное будущее. Точнее: за право выбирать устойчивое развитие в своих интересах и будущих поколений. А активное несогласие они выражают как против авторитарного насилия и коррупции, так и против того, что их коллективное будущее от них же и отчуждается.

Далеко не в первый раз мы наблюдаем за тем, как внутренние разногласия в России разворачиваются вокруг темы общего будущего и права на него граждан. Очевидно, что и екатеринбургское противостояние принадлежит к этому типу конфликтов. Столичная реновация, кстати, тоже пример такого отчуждения, но она пока вызывает лишь тихое и невнятное ворчание терпеливых москвичей. А между тем на ПМЭФ-2019 общий разговор только и шел об образах будущего, но кто из обычных людей извлек из них что-то определенное? Похоже, что наше локальное будущее конструируется уже не на этих подмостках. Словом, корректное понимание самого феномена права на будущее может многое нам разъяснить из происходящего сегодня в стране и мире.

*

На протяжении всех 1990-х гг. российские элиты тщетно пытались выработать национальную идею. Не удалось и, к счастью, отказались от столь безумной затеи к началу 2000-х. В начале путинской эпохи об этой idee fixe основательно подзабыли, и национальная идеология незаметно для всех граждан оказалась под бдительным контролем со стороны государства и силовиков. Но сегодня национальные идеи вновь диктуются нам сверху.

После этого логично, что всякая большая и малая политика в подцензурных условиях стала толковаться как «техническая». Идейные и культурные смыслы из нее были изъяты. Духовность народа была отождествлена с патриархальностью, религией и державностью. Точь в точь как у графа Уварова. Универсальные ценностные врата оказались запертыми для нарождающейся нации. Не осталось практически ничего фундаментально и символически значимого, что вело бы страну вперед.

И тогда само ВРЕМЯ стало выступать «технической» целью. Государству не терпелось жить завтрашним днем. Видимо, отчасти и потому, что в текущей действительности у него мало что получалось. А зависть к успехам ближних и дальних соседей лишь подливала масла в огонь.

Общество же, напротив, жизненно поистрепавшись в бесконечной череде неудачных реформ, забыло о грядущем времени. Одна его часть еле-еле выживает, другая – с головой ушла в потребительский карнавал дня текущего, уверовав в единственно «правильную» жизненную философию carpe diem («лови день» – лат.).

Сложилась любопытная ситуация: потребность в национальных проектах усиливается, а маниакальный поиск национальных идей каждый раз заканчивается ничем. Впрочем, замену им найти оказалось довольно просто. ОБРАЗ БУДУЩЕГО. Точнее его отсутствие стало чаще всего упоминаемым в последние годы экспертами и политиками словосочетанием. Ведь, проще уйти от актуальности и перенести настоящее в будущее.

Что происходит в родном отечестве видится всем по-разному, но большинство из нас сходится во мнении, что именно дефицит идей и видения будущего предопределяет хаос настоящего. Бессистемное развитие, неудачи и падения, бесконечное хождение по кругу, бестолковое правительственное планирование и, главное, ощущение перманентного кризиса – все это, как кажется многим, последствия несформированного у нации и государства образа желаемого будущего. И пока нет ясного ответа на вопрос «куда мы идем?» (или корректнее: «куда мы хотим прийти?»), Россия в лучшем случае будем топтаться на месте, переживая хозяйственный упадок и социокультурную деградацию, выпадая из глобального мира как политически и конкурентно, так и по-житейски.   

Удивительное deja vu! Не правда ли? Многие из нас по-прежнему полагают, что если кем-то будет сотворен вожделенный образ завтрашнего дня, то жизнь снова нормализуется или, по крайней мере, понятным станет общественный путь в будущее. Всем от этого только лучше – руководству страны легче возглавить общий процесс, определить рамочные приоритеты и правила, а народ вдохновится идеями «светлого» будущего, дарованного национальными проектами.

Понятно, что мы имеем дело с посткоммунистическим синдромом. А для его проявления есть все условия. Разве в прошлом веке многим не жилось, хоть и не так благополучно как сегодня, но все же проще и понятнее, чем сейчас? Ясны были долгосрочные цели и тактические задачи, отчетливо виделось общественное мироздание, куда каждому человеку необходимо было встроиться профессионально и биографически. Я уже не говорю о сегодняшних бедных слоях, настоящее которых стало нестерпимо тяжелым, мрачным и абсолютно безнадежным. Но ведь еще поколение назад малый достаток был куда достойнее и не столь унизительным как сегодня.

Одним словом, верный образ будущего, как интеллектуальная иллюзия и магический спаситель, может и должен вернуть нас в согласие с самими собой, в гармонию с историческим временем и его условиями. Таково настойчивое требование масс и большей части элит. Но откуда берется уверенность в чудотворных способностях образа будущего?

Все просто. Сама эта модель, как и многие другие интеллектуальные инновации, была заимствована из-за рубежа, правда при этом уже изначально неправильно истолкована и внедряется в опыт политического развития в режиме свободной импровизации. Раз образы будущего конструируются людьми по всему миру – в политике, бизнесе, культуре, институциональном развитии – следовательно, и нам надлежит поступить так же, благо, наивно полагают наши «творцы» будущего, в этих образах прочерчена лишь строго прагматическая картина будущего (цифра, роботизация, большие данные), а идеология и ценности западного универсализма практически сведены на нет.

И в этом их глубокое заблуждение. Образы будущего на Западе суть фундаментально ценностные продукты и их роль в мировом прогрессе – прежде всего, нравственно-гуманистическая. Этот культурный стержень нельзя изъять из креативных техник конструирования будущего. Но, ведь, мы же желаем чисто внешних подражаний, дабы сохранить свою идентичность, как это испокон водилось в России. Без свобод, прав человека, верховенства права. Увы, поверхностное заимствование чужого опыта без сопутствующих ему смыслов делают само заимствование бессмысленным. Китайцы заимствуют не опыт, а только технологии, свою идентичность они оберегают по-иному, но и они, похоже, уразумели, что значит смысловой импорт.

Чем больше мы погружаемся в беспросветный хаос настоящего, тем громче звучат голоса наших публичных лидеров, требующих от исполнительной власти внятного образа для будущего России, как если бы только это способно вывести страну из тупика. При этом перманентно сгущающаяся геополитическая обстановка в свою очередь идет, скорее, на руку российским властям. В самом деле, как возможно конструирование будущего, если неясно, что произойдет в мире даже сегодня к вечеру? В результате принимаются тысячи планов/проектов без целостного образа будущего.

Федеральный центр и регионы с невероятным упорством сочиняют свои долгосрочные стратегии, детально планируют развитие страны и ее отдельных территорий на десятилетия вперед. И большинство этих текстов ложатся мертвым грузом в стол и остаются никем не востребованными, даже pro forma.

*

Заглянуть за горизонт актуального времени – естественная потребность и желание современного человека. Если в архаическом обществе будущее целиком и полностью принадлежало потусторонним силам, то сегодня человек действующий отчуждает его в свою пользу. Напряженный взгляд в будущее становится знаковым качеством нашей цивилизации, балансирующей в массовых настроениях между фатальным катастрофизмом и безудержным оптимизмом. Популярность футурологических сценариев и ежедневных прогнозов лишь подтверждает этот тезис.

Научное же видение пока остается уделом избранных, у рядовых граждан вряд ли присутствует нечто большее, чем обычное человеческое любопытство, хотя и оно мало сказывается на их повседневной активности. Свою жизнь среднестатистический россиян, как показывают социологические исследования, не планирует вовсе или, если и планируют, то не более чем на несколько месяцев. Даже массовое распространение ипотеки не сделало из россиян тайм-менеджеров своего долгосрочного будущего.

Широкая же постановка вопроса о планировании неизбежно выводит нас на дискурс о туманных смыслах будущего. Для чего заниматься никому не нужным планированием, если движение вперед нации-государства (а также регионов, городов, мест) абсолютно ничем не финализировано? Нет общих целей, нет солидарных ценностей развития, а жалкие потуги властей анонсировать свои мечтания, типа «войти в пятерку или десятку» ведущих стран мира по тем или иным показателям, на жизни людей никак не отражается. Поэтому подобные промежуточные «финиши», скорее, раздражают народ, чем настраивают на позитивный лад. Однако парадокс: если мы не видим никаких признаков реальных перемен к лучшему, то почему надежды на животворящую силу единого для нации «образа будущего» лишь усиливаются? Поистине верить в наших условиях можно только в чудо. Но это «чудо» уже не потустороннего характера. Его можно самим сотворить и, говоря модным языком, спроектировать его футур-рамки.

Что же такое «будущее» в таком семиотическом контексте? Это – не конкретный хронос, к примеру, будущее поколение. Не конкретная дата, как мыслил Хрущев в период оттепели, анонсируя, что страна придет к коммунизму в 1980-м г. И даже не предопределенный Конституцией тот или иной электоральный цикл. Будущее отныне не измеряется ни точными числами, ни знаковыми эпохами. Оно рисуется крупными мазками и вольными временными лимитами. Оно в большей степени зависит от убыстряющегося тиканья планетарных часов, чем от волюнтаризма местных часовщиков. В самом деле, кто поверит сегодня в то, что только после 2024 года в России наконец-то наступит то самое искомое будущее? Из трезвомыслящих людей, скорее всего, никто. А между тем у людей, которые мужественно переносят невзгоды тревожного настоящего, остается все меньше сил, надежд и, главное, желания.

Социальные философы утверждают, что будущее можно только прочувствовать, причем именно сообща, нежели индивидуально. Его символическую сущность несложно передать эвристичной формулой: будущее – это такое состояние, когда все станет иным, то есть не таким, как в настоящий момент. Одним словом, образы будущего суть не просто ментальные продукты, грамматически выраженные future perfect tense, а ощутимо обновленная в настоящем и пролонгированная вперед желаемая «картина мира». Такого будущего вправе ожидать люди и гражданские нации. Но, ведь, прав был Осип Мандельштам, призывавший нас не верить в темпоральные метаморфозы: «…все было встарь, все повторится снова…».

*

Создавая образы качественно обновленного будущего, эксперты и публичные лидеры находятся в непростом положении, поскольку, несмотря на радикальные популистские настроения и ожидания, они вынуждены строго придерживаться древнегреческого правила «ничего сверх меры». Нарисуй они образ благостно-фантастический, его вряд ли примут всерьез. Не добавь в образ элементы красивой иллюзии, притягивающей обыденное сознание своей заманчивой сказочностью, на него просто не обратят внимание. Безусловно, образ будущего вправе радовать, восхищать, вызывать удивление, но все же он должен оставаться реалистическим проектом, отталкивающимся от привычных и понятных людям смыслов и ценностей, то есть – не только технологическим.  

Главная же проблема для всех нас заключается в том, что о будущем надлежит говорить языком будущего. А вот со словами и понятиями в сегодняшнем мире большие сложности. В условиях лексического дефицита мы вновь апеллируем к общественно-политическому тезаурусу ушедшего столетия, а он, безусловно, исчерпал свой эвристический потенциал. Меняющиеся цивилизационные реалии не укладываются в его строго очерченную семантику и теряют смысловую привлекательность. Неологизмы при этом рождаются легко, пекутся как пирожки, особенно при простой транслитерации английских слов, они с удивительной скоростью обретают популярность, но так же быстро и выходят в тираж.

Объясняя новые тренды с помощью «старых» понятий, мы рискуем остаться неадекватно понятыми. Люди распознают реальность через слова, следовательно, и через заложенные в них «старые» значения. Этот диссонанс наблюдается даже с такими устойчивыми категориями социального познания, как капитализм, социализм, рынок, демократия. О чем они могут нам сейчас поведать? Почти ни о чем! Очевидно, за фасадом этих key-notions не разглядеть реальных перемен, которые наметились в общественно-политической сфере. Но и внедряя неоправданные неологизмы, мы равным образом для широкой публики остаемся за семью замками общего понимания. К примеру, термин «коннектография», предложенный Парагом Ханной вместо привычной географии, вначале вызвало лексический восторг в мировом бомонде, но довольно быстро утих. Такова же участь и таких новомодных словосочетаний, как «креативный класс» и «креативный город». От них со временем отвернулся и сам автор (Р. Флорида). 

*

Попробуем ответить на вопрос: для кого и для чего на самом деле сегодня нужен образ будущего? Социологическая версия ответа, мне кажется, до банальности проста. Всем жителям планеты нашего сложного и с чудовищным ускорением меняющегося мира необходим концепт отдаленного будущего для более адекватного и корректного понимания настоящего. Иными словами, чтобы разобраться в сегодняшних условиях и увидеть подлинные тренды, нужны отдаленные или хотя бы промежуточные «финалы» актуальных перемен.

Когда же подобным конструированием начинают всерьез заниматься социальные ученые, футурологи и гуманитарии, то внезапно обнаруживается, что «финалов» может быть много. Все зависит от того, как сложатся разные факторы и обстоятельства. Запрограммированного будущего нет. Значит, прорисовывая образы желаемого будущего, мы на самом деле лишь обнародуем свои актуальные страхи и надежды. И ждем появления «черного лебедя». Наука же предлагает нам лишь вероятностные сценарии. Единого и при этом академически обоснованного образа нет и в принципе быть не может.

Последняя и, пожалуй, самая громкая во всемирной истории попытка предвосхищения единого будущего была предпринята в марксизме. Чем она завершилась, все хорошо помнят. После «конца истории» и краха социализма на исходе XX в. футурологи-прогнозисты стали мыслить исключительно сценариями, а не парадигмами, и отныне постулируют только множественное будущее. Целостную картину, признают они, невозможно создать усилиями научного мышления, предвидеть можно лишь отдельные стороны неизбежно надвигающегося будущего и, прежде всего, в сфере технологий, экологии, пространственного развития и мировой интеграции. Впрочем, даже вполне ожидаемые инновации могут не состояться, то есть не пройти полный цикл от зарождения идеи до ее практического воплощения.

Таким образом, если предсказать ход истории маловероятно, то можно допустить, между какими вариантами цивилизационного развития возможен глобальный выбор человечества. Однако и в этом мы натыкаемся на глухую антропологическую стену. Самыми непредсказуемыми были и по-прежнему остаются сами люди. Эту интеллектуальную ловушку творческого взаимодействия человека и его будущего около полувека назад американский социальный философ Алвин Тоффлер определил как «шок от столкновения с будущим» (Future Shock, 1970). 

Провал марксистов в предсказаниях отвернул практически всю социальную науку от серьезных попыток построения картины мира будущего. А если и сохранился прогностический тренд среди ученых, все еще забавляющихся футурологическими сюжетами, то делают это они отныне без опоры на серьезное академическое знание и прогнозируют лишь какие-то частные изменения. Философы же и вовсе ограничились изучением утопий и их роли в жизни наших глобальных современников.

При этом всякая академическая прогностика сегодня вращается вокруг двух фундаментальных тем: технологии и экология. Даже угрозы войн отошли на второй план. Но парадоксальным образом и то и другое видится ученым и экспертам попеременно то в апокалиптическом, то в утопическом свете. Возможно оттого, что именно с технологиями и экологией связаны самые массовые страхи и надежды. Цифровизация, безусловно, предоставит миру новые возможности, но, скорее всего, углубит кардинально социальное неравенство. Робототехника облегчит труд, унося в прошлое массу рабочих мест. Всеобщая компьютеризация подводит мир к грани тотальной (не)безопасности и чрезвычайной хрупкости. Но, ведь, этот прогресс мы не выбираем, а, значит, принимаем новые правила двусмысленного мира.  

При этом, как только мыслитель уходит за горизонт обозреваемого будущего, он вновь возвращается к проблеме общественного обустройства будущей посткапиталистической цивилизации. Анализ научной литературы показывает, что академические прогнозы, по сути, сводятся к четырем мега-образам будущего. Их номинации могут показаться банальными, но их смысловое наполнение сегодня совершенно инновационное.

К примеру, все еще не утихают споры о «коммунизме», но его отныне трактуют не ортодоксально по-марксистски, как неизбежную формацию, сколько как такое грядущее состояние общества изобилия, в котором принцип эгалитаризма пронизывает всю его институциональную архитектуру. Ему противопоставляют иную вероятностную мега-модель будущего – «рентизм». Это также общество изобилия, но в его основании положен прямо противоположный принцип строгой иерархии. Экспертные предсказания будущих мировых дефицитов подталкивают исследователей к обсуждении вариантов общественных ответов и на эти вызовы. Они могут быть как про-социалистическими, то есть гипер-распределительными, что вряд ли решит проблемы дефицитов, так и экстерминистскими, означающими возврат к жесткой сословной структуре общества. О последнем сценарии, кстати, часто рассуждают идеологи глубокой цифровизации для избранных и искусственного взращивания узкой касты пост-людей, био-киборгов.

Но все это весьма отдаленные перспективы и вряд ли о них идет речь, когда говорят об образах будущего. Люди хотят видеть его благостным и, если точнее, улучшенным вариантом сегодняшнего дня. Мировая экспертиза отвечает и на этот запрос.  

*

Человечество по-прежнему полагается на профессиональные навыки предвидения социальных исследователей и экспертов. Они же в свою очередь предлагают широкой аудитории «научно обоснованные» псевдопродукты. Предиктивная аналитика – этим словосочетанием мы схватываем вектор той тенденции, которая проявила себя в новомодной экспертизе. Она обращена к глобальному человечеству, призывает его задуматься над вызовами времени и развернуть ход истории. Каждый автор пытается сделать «свой мир» лучше. Социальная мелиорация, если угодно, в глобальной науке пришла на смену потерпевшему фиаско практическому марксизму.  

При этом мыслителю, который обращается к думающей публике, надлежит совершить три ритуальных действия. Первое: отрицать настоящее как будто бы узнаваемую реальность. Второе: выхватить из нее некий один феномен и, экстраполировав его в будущее, построить на нем свою авторскую картину грядущего и таким образом увидеть будущее сугубо личной оптикой. Третье: придумать для своей концепции оригинальное название и новые понятия. Новояз – это неотъемлемая часть сегодняшнего конструирования будущего. 

Но в таком случае кому будет принадлежать такое будущее? Очевидно, что тот, кто знает ответ на этот вопрос, познает и тайну власти в XXI веке. Иными словами, не так уж и важно сегодня понимать, как и кем конструируется будущее, сколько кто в результате присвоит конечный продукт этого со-творчества. В средневековом обществе будущее целиком принадлежало Богу, хотя Он, порой, и «делился» им с власть предержащими сословиями. Капиталистическая экономика и рынок зародились в старых сакральных обстоятельствах европейской истории, но вскоре пришло общее понимание того, что именно предприниматель инвестирует в экономику, а значит он и должен «видеть» будущее, владеть им, гарантировать себе долгосрочную предсказуемость, прежде всего, финансовую. Впрочем, этому новому классу в конченом итоге тоже пришлось поделиться  будущим с большой политикой.

Сегодня будущее ускользнуло из рук выборных или, тем более, авторитарных властей, а постоянство кризисов показывает, что и бизнесмены, по большому счету, лишились свойственной им ранее интуиции и способности предвидеть развитие событий. Разумеется, остаются визионеры, подобно Лю Куан Ю, но их можно пересчитать по пальцам одной руки. Национальные государства постепенно уступают лидерство мегалополисам и транснациональным корпорациям, конкурентные позиции которых зависят не столько от их визионерства, сколько от умения четко навязать свой образ будущего государствам, а нередко и всему миру. То есть сконструировать будущее, позиционировать его в массовом сознании и экспертных сообществах как единственно возможного и правильного. И далее двигаться в этом направлении, принуждая землян следовать проложенному ими динамическому вектору. Так, в частности, поступает наш столичный градоначальник, навязывая стране агломерационный сценарий развития, исходя из интересов Москвы и крупного капитала.

Этот тренд хорошо иллюстрирует то, как меняется публичный дискурс перемен во всем мире. Четвертая технологическая революция задает определенный тон в отношении ожидаемого будущего, уделяя все меньше общественного интереса социальной проблематике и, напротив, фокусируя основное внимание вокруг сюжетов грядущей digital utopia, привязанной     к Месту. То есть национальная повестка дня уступает очередь урбанистической, а тема городов будущего затмевает собой все остальные.

Все это логично укладывается в макротему множественной реальности завтрашнего дня, ведь речь идет о тематически разных городах. И сегодня это уже воспринимается, скорее, не как барьер, а как шанс и прекрасный повод для территориальных планировщиков – думать, обсуждать и изобретать свое локальное будущее, не мудрствуя лукаво о сложных социокультурных аспектах цивилизационного прогресса и судьбах человечества. Словом, футурологический центр публичного внимания стал повсеместно перемещаться из государственных и экспертных мозговых центров в города, где активные гражданские сообщества всерьез озаботились своим локальным будущим. Россия, впрочем, и здесь опаздывает, территориальное планирование у нас все еще придумывается, навязывается и контролируется из центра.   

А чем заняты города мира, особенно мегаполисы? Форсайты. Стратегические сессии. Мастер планы. Позиционирование. Брендинг. Все это, как и многие другие техники урбанистического креатива, представляет собой самый востребованный инструментарий конструирования образа будущего. Любой вдумчивый стратегический разговор на местах начинается с ритуала коллективного сотворения будущего. Оно уже не может быть присвоено ни физическим лицом, ни узкой группой заинтересантов, пусть даже и наделенных большой властью и деньгами. Наоми Кляйн убедительно показала в своих книгах, что антиглобалисты или, скажем, сторонники движения Occupy, выступают как раз против корпоративного способа приватизации будущего и отчаянно сопротивляются всякому стремлению отобрать их гражданское право на него.

Российские же города-миллионники с большим трудом отвоевывают себе право на автономный путь в будущее и на стратегическую выработку своих образов будущего, но, очевидно, что и у нас этот процесс запущен.   

***

Видеть будущее стран и континентов – задача узкой касты профессионалов в области геополитики. Конструировать локальное будущее городов – от мала до велика – прерогатива активного гражданского общества. Локальное будущее творится сообща людьми с разными интересами и осуществляется на основе солидарно разделяемых ценностей. Какое-то время, конечно же, разные модели конструирования будущего – национального и городского – будут конкурировать за лояльность людей. Но исход этой битвы, как мне думается, предрешен в пользу городов и множества локальных времен. Вспомним, что и Томас Мор, автор первой утопии, рисовал свою социальную фантазию в виде идеального, как ему тогда казалось, города. Не считал же он, что все человечество планеты разместиться в его границах?    

Кому-то все это может показаться торжеством антиутопии и наступлением эпохи еще большего цивилизационного хаоса, но это будут люди, желающие по старинке управлять нашим будущим «сверху». Национальное время постепенно и необратимо уступает место локальному времени. Вполне ожидаем тот момент, когда национальные часы отключат и вовсе. Однако такой темпоральный транзит может обернуться непредсказуемыми последствиями.

Сегодня толком никто не может предвидеть, как люди, живущие в разных частях планеты и ориентирующиеся только лишь на местное время, будут сверять его с глобальными часами, не выпадут ли они из глобальной архитектуры, не станут откатываться назад? Одним словом, сомнения в правомерности такого перехода, действительно, не покидают нас: не опасное ли это заблуждение, которое способно завести города и регионы в цивилизационный тупик? Время покажет.

А попробовать все же надо, как советовал Аверроэс.